Роберт Силверберг - Ч. де Линт: Страна сновидений Р. Силверберг: Письма из Атлантиды

— Что вам нужно от Эшли? — спросила она.

— На самом деле, — сказал он, — теперь, встретив тебя, я думаю, что искал не ту.

Отлично, подумала Нина. Эшли заигрывает с каким-то психом, а теперь подсунула его мне. Как будто ей как раз сейчас не о чем больше беспокоиться.

Как будто она и так не напугана до смерти.

Незнакомец развалился на диване, подложив руки под голову.

— Ну, так расскажи мне про эти сны, — сказал он.

Нина так удивилась, что молча уставилась на него во все глаза.

Путешествуя по стране духов вместе с Лусевен, Эш словно неторопливо перелистывала собственные теплые воспоминания о родных местах. Вековой лес, в котором она повстречалась со своей загадочной спутницей, вскоре сменился вересковой пустошью, плавно спускающейся вниз, к морю, к хаотичному нагромождению из утесов и каменистых склонов. Пейзаж до мельчайших подробностей напоминал северное побережье Корнуолла — как раз те места, куда они с матерью выбирались побродить хотя бы раз в месяц.

Лусевен повела ее вдоль берега по узкой тропинке, которая петляла, огибая каменистые выступы скал. Воздух был пропитан крепким соленым запахом моря. Птицы Лусевен — вторая оказалась ястребом, как та сказала в ответ на вопрос Эш о ее породе, — парили в небе вместе с бесчисленными крикливыми чайками. Тропинка пружинила под ногами, а земля там, где она проглядывала между вековыми известняковыми отложениями, была жирной и темной.

— Здесь как во сне, — сказала Эш, когда они остановились, чтобы заглянуть в небольшую пещеру, которая неожиданно открылась перед ними. — Как должно было быть дома, в Англии, еще до появления людей.

— Сон — это мы с тобой, — сказала Лусевен. — По крайней мере здесь.

— Что это должно означать?

Лусевен улыбнулась.

— Только то, что здесь, в этой стране духов, мы еще менее реальны, чем сам этот мир. Подобно тому как его обитатели становятся привидениями, вторгаясь в наш мир, так же и мы здесь лишь призрачные незваные гости.

— Люди, с которыми я попала сюда, говорили, что, чем дольше находишься здесь в своей материальной оболочке, тем это опасней, — сказала Эш. — Что начинаешь слегка сходить с ума, если пробудешь здесь слишком долго. — Она бросила быстрый взгляд на свою спутницу. — Это правда?

— Ты всегда сможешь отличить тех, кто часто и подолгу путешествовал в этих местах, — ответила Лусевен. — В их глазах какое-то потустороннее выражение — такой, знаешь, безумный огонек, поэтому кажется, что они не совсем в своем уме. Они улыбаются, когда нет ничего смешного. Кажется, что они следят за какими-то движущимися предметами, которых на самом деле нет. Такие люди приводят в замешательство тех, кто не бывал здесь; они трудно сходятся с окружающими, потому что безумие, — неважно, насколько глубоко оно поразило человека, — всегда кажется опасным тем, кто никогда не был им отмечен.

Эш вспомнила глаза Боунза, а потом подумала о глазах своей спутницы — скрытые под вуалью, они все же были достаточно видны, чтобы различить их живой блеск. И у Лусевен, и у Боунза был в глазах этот самый огонек. Они оба чувствовали себя в этой призрачной стране как дома, подобно тому, как чувствовала себя Эш в своем мире. Пожалуй, даже в большей степени. Потом она вспомнила парня, который шел за ней вчера вечером. Она тогда подумала, что у него страшные глаза, но, может быть, то, что она заметила, было просто отражением страны духов? Может быть, и он бывал здесь? Хотя это никак не объясняет, почему же он все-таки шел за ней до самого дома.

— Вы сказали, что Нину преследуют духи, — сказала она. — Почему?

— Потому что внутри нее заключено колдовство.

Ну, ладно. Эш все еще с трудом представляла свою кузину обладательницей каких-либо иных способностей, кроме виртуозного мастерства мазаться косметикой да увлекаться всем тем, что в данный момент рекламируется назойливее всего, будь то новый альбом Мадонны или дурацкая телевизионная передача.

— Нет, — сказала она. — Я имею в виду, почему духи поступают так?

— Их привлекает колдовство.

— А у меня внутри есть какое-нибудь колдовство — что-нибудь, что привлекло бы призраков?

Лусевен сверкнула глазами из-под вуали и довольно долго смотрела на Эш.

— А это сделало бы тебя счастливой? — наконец спросила она.

Эш пожала плечами.

— Не уверена. Конечно, жизнь стала бы чуть интересней. Я хочу сказать, что когда я смотрю на все происходящее вокруг меня в настоящем мире и задумываюсь, а что же в нем принадлежит мне, то вообще ничего не нахожу. А с колдовством я по крайней мере… не знаю. Может быть, я смогла бы найти.

Она подумала о матери. Колдовством можно было бы ее вернуть, ведь так? И тогда все пошло бы по-старому, как было до ее гибели. Нормально. А не наперекосяк, как сейчас.

— У тебя трудности в отношениях с людьми, — сказала Лусевен.

Эш смерила ее злобным взглядом. И откуда эта сказочная тетка взялась, чтобы говорить ей такое?

— Можно подумать, вам все обо мне известно, — сказала она.

— Я знаю, что обстоятельства сложились для тебя непросто, — начала Лусевен.

У Эш вырвался горький смешок.

— Уж вы-то знаете.

— Но я действительно знаю, — сказала Лусевен. — И я была на твоем месте. Моя мать умерла, когда я была еще девочкой. Отец бросил меня. Все было, как у тебя. Держалась вызывающе, отчаянно хотела как-то приноровиться к этой жизни, но не могла, потому что было во мне что-то такое, что для моих сверстников за пределами понимания.

Как я себе представляю — и насколько я помню то время, — у тебя есть два пути. Ты можешь поддаться своей печали и прожить всю оставшуюся жизнь в такой же пустоте, как сейчас, а может, и еще хуже. Или тебе удастся что-то с собой сделать.

Эш хотелось спросить Лусевен, что случилось с ее матерью. Она хотела посочувствовать, разделить ее боль и, может быть, таким способом облегчить гнетущее, ужасное чувство, которое не отпускало ее. Но все та же непостижимая злость ни за что не позволила бы ей пробить брешь в стенах, которыми она отгородила свое внутреннее «я» от остального мира. Стены были необходимы. Потому что если и впускаешь кого-то, то потом испытываешь одну лишь боль. Был всего один способ выжить — полагаться только на самое себя, и все.

В ней боролись два желания. Эш чувствовала, что одна половинка ее души отдана Лусевен — та ее нежная сердцевинка, глубоко упрятанная под внешним слоем показной грубости, ласковый ребенок, слишком сильно когда-то обиженный. Но стоило ей заговорить, как именно эта самая грубость скривила губы в презрительной усмешке.

— Да? — сказала она. — И каким же образом?

— То, что ты делаешь прямо сейчас, — помогаешь своей кузине, — неплохое начало.