Роберт Силверберг - Ч. де Линт: Страна сновидений Р. Силверберг: Письма из Атлантиды

Что и делало ее родителей действительно в какой-то степени потрясными, считала Нина. Но все же как-то неловко сказать кому-нибудь, что твоя мама зарабатывает продажей на ярмарках маленьких сережек из бисера и тому подобных штучек, которые сама и мастерит, а папа работает на стройке — и не потому, что ему не хватает образования для более престижной работы, а потому, что он «уж лучше будет что-нибудь строить, чем без толку перекладывать бумажки с места на место».

Нине нравилось помогать матери на разнообразных выездных выставках-продажах изделий кустарных ремесел, но ей хотелось бы там и оставить весь этот вселенский фольклор, не позволяя ему заполонять их собственный дом. Так нет же, куда бы ты там ни повернулся, везде натыкаешься на самые невероятные постеры, скрипучую мебель, травы и специи, развешенные для просушки, старые магнитофонные записи в пластиковых упаковках из-под молока и всякая прочая дребедень. Одну из стен в гостиной занимал самодельный шкаф из досок и кирпичей, в котором чего только не было: стихи Гинзберга и Блейка; потрепанный Атлас мира и книги по вегетарианской кулинарии; издания по философии хиппи типа книжонки Урок в понедельник вечером какого-то малого, называющего себя просто Стивен, и другие подобные сочинения — Тимоти Лири, Калила Гибрана и Эбби Хофмана.

Как будто для них время застыло на месте.

Если честно, то Нина, пожалуй, даже восхищалась родителями за верность своим убеждениям: они жили в соответствии с собственными принципами, а не просто болтали о них. В политическом отношении они больше склонялись к либерализму и за что только ни боролись: и за права животных, и за жилье для бездомных; а еще участвовали в работе Бог знает скольких групп, озабоченных состоянием окружающей среды… Как и родители, Нина тоже считала это важным и нужным. Но порой ей хотелось, чтобы у них были обыкновенная мебель, цветной телевизор в гостиной, — свой маленький черно-белый она купила на распродаже на собственные деньги, которые заработала, присматривая за детьми, — а для разнообразия они могли бы иногда посиживать на лужайке за домом, запивая «хот-доги» прохладительными напитками.

Однако все могло оказаться и того хуже: вдруг родители назвали бы ее Радугой или Облаком. Или ей достались бы родители Джуди, которые уже присмотрели парня, за которого она выйдет замуж после окончания школы. Нине же предоставляли гораздо больше свободы — пока она была разумна в своих поступках, — чем большинству других детей. Вчера, например, вместо занятий она осталась дома. Ее ни о чем не спросили, хотя родители были обеспокоены.

— Ты уверена, что сегодня можешь идти в школу? — спросила мама, когда утром она спустилась к завтраку.

Кухня была в их полном распоряжении. Папа уже ушел на работу — он должен быть на месте в семь, а Эшли для разнообразия поднялась ни свет ни заря и тоже уже испарилась. Мама же отправляется в свою мастерскую у рынка примерно в то же время, когда Нина уходит в школу.

— Мне гораздо лучше, — сказала Нина.

По крайней мере ночью ей ничего не приснилось.

— Ты абсолютно уверена?

— Да, мам.

Хотя, если мама действительно хочет, чтобы ей стало хорошо, и надолго, лучше бы всей семьей переехать в такой дом, где Нине не придется жить в одной комнате с ведьмой. Они уже говорили об этом — не о ведьме, конечно, а о том, что они с Эшли не очень-то ладят друг с другом, — но шансов на переезд было примерно столько же, как, допустим, увидеть папу, шествующего на работу в костюме и в галстуке. Они не могут себе этого позволить, объясняла мать, а потом, не могла бы она хоть немного посочувствовать своей кузине?

Посочувствовать? Разумеется. Нина считала ужасным, что Эшли потеряла свою маму и совсем не нужна отцу. Но Эшли жила с ними вот уже три года, и терпение Нины по отношению к кузине давным-давно улетучилось как-то само собой. Однако она знала, что лучше не поднимать этот вопрос снова. Вместо этого она спросила у матери, как дела с подготовкой к большой весенней выставке, и это обеспечило им тему для разговора на все время завтрака.

Сразу после еды они вместе вышли из дома, но едва ступив на крыльцо, Нина вернулась, чтобы одеться потеплее.

— Пожалуй, я все же поставлю тебе градусник, — сказала мать, когда Нина вышла в джинсовой куртке.

— Брось, мам.

— Вообще-то утро сегодня не холодное.

Нина удивленно заморгала: ее руки были покрыты гусиной кожей.

— Разве? — только и сказала она.

— Может, тебе остаться дома еще на денек? — сказала мать. — По-моему, тебя знобит.

Бросает то в жар, то в холод, подумала Нина. Верный признак гриппа. Да только она не была больна вчера и уж точно не чувствовала себя больной сегодня. Просто слегка озябла, а в куртке ей стало очень даже хорошо.

— Я в порядке, — запротестовала она. — Честно.

— Ну…

— Я уже опаздываю на автобус.

Мать вздохнула и смирилась с тем, что аргумент дочери пересилил ее слабые доводы. Они вместе дошли до угла Грассо и Ли, где Нина обычно садилась на городской транспорт, идущий в центр, и доезжала до Рединг Хай. Поцеловав на прощанье, мать вытянула из нее обещание вернуться домой, если она снова почувствует себя хуже, и затем направилась вверх по Ли к своей мастерской.

Нина опустилась на скамейку, стараясь изо всех сил не замечать парня, который подпирал столб на автобусной остановке. Дэнни Конник — худой как щепка, с огромными выпученными глазищами и неизменным рюкзаком за спиной. Он жил по соседству, был помешан на компьютерах и по какой-то неведомой причине воображал себя большим подарком для женского пола. Он вечно пытался клеиться к Нине, и ей не оставалось ничего иного, как ехать с ним до школы в одном автобусе.

Вот и в это утро он опять пытался привлечь ее внимание, поэтому она отвела глаза и поплотнее запахнула куртку, поскольку снова начала мерзнуть.

— Привет, Нина!

Она прикрыла глаза и сделала вид, что не слышит.

— Нина!

Внезапно на нее дохнуло холодом, как будто налетел порыв зимнего ветра. Нина аж задохнулась от удивления и сразу открыла глаза. Минуту она смотрела на мир сквозь пелену падающего снега, а потом вдруг почувствовала, что у нее…

В каком-то другом мире…

Другое тело. Не ее собственное. Чье-то еще. Ощущение было слишком знакомо, чтобы не понять, что к чему. Опустив глаза, она увидела передние лапы беспородной пятнистой кошки. Зрение снова совсем разладилось: искаженная перспектива, чрезмерно развитое периферическое зрение, смазанные цвета. В ноздри внезапно ворвался целый мир запахов: с проезжей части потянуло выхлопными газами, а из проулка — всякой дрянью. Звуки многократно усилились и были чересчур пронзительными, словно грохот бьющейся посуды. Ее занесло на крышку мусорного бака у автобусной остановки, откуда ей хорошо было видно…