Роберт Силверберг - Новая весна

Правда, в этот день ничего не срабатывало. Поступавшие сообщения были никчемными — мрак и туман, и совершенно никакой ясности, одна трата времени и энергии.

Ну что же, пусть будет так. Саламан расслабил орган осязания. Возможно, завтра день будет более удачливым. Он направился к лестнице.

Затем взволнованным голосом, словно взывавшим с небес, сын напомнил ему о своем присутствии:

— Папа! Папа!

— Битерулв?

— Папа, ты меня слышишь? Это Битерулв!

— Да, я слышу.

— Папа?

— Говори, мальчик. Говори!

Но снова тишина. Саламан почувствовал приступ ярости: очевидно, мальчик хотел сообщить ему нечто важное, но сообщения Битерулва и его собственные ответы, несомненно, находились в разных координатах.

Саламан развернулся и направил свой орган осязания в сторону, откуда шло обращение Битерулва. Это сводило с ума: все такое неясное; простые приближения подразумевающегося; больше образы и ощущения, чем слова, которые требовали расшифровки. Но это были точно вести, поступавшие с севера, — Саламан в этом не сомневался, он безошибочно чувствовал возбуждение мальчика.

— Битерулв?

— Папа! Папа!

— Я тебя слушаю. Говори, в чем дело.

Он ощущал усилия мальчика. Битерулв обладал повышенной чувствительностью, но странной, потому что лучше срабатывала на дальние расстояния, чем на короткие. Саламан ударил кулаками по краю ограждения дорожки стены. Задрав орган осязания как можно выше, он замахал в воздухе расправленными руками, словно это могло прояснить сообщение сына.

Затем появился образ неоспоримый по своей ясности: между двумя потоками на равнине лежали окровавленные тела, сотни тел, — это были люди Зектира Лукина.

Среди них бродили мрачные темные фигуры, время от времени наклоняясь, словно собирали добычу.

Джики.

— Папа, допущенцы мертвы. Все. Ты меня слышишь?

— Я тебя слышу, мальчик.

— Папа? Папа? Это поступило так отчетливо с северных постов трансляционной линии. Их всех убили на территории джиков, там, где река делится на три потока. Всех допущенцев полностью уничтожили.

Саламан кивнул, словно Битерулв находился возле него. Сконцентрировав всю умственную энергию, он передал мальчику такое сильное сообщение, что просто не сомневался, что оно дойдет. Он говорил, что получил и понял новости; и спустя мгновение от Битерулва поступило подтверждение — мальчик чувствовал облегчение, что его поняли.

«Наконец-то», — подумал Саламан.

Теперь колеса завертелись.

Допущенцы получили желаемое мученичество. Теперь пришло время послать другие силы — армию мщения, которая тоже, скорее всего, обретет муки, — а затем приготовиться ко всеобщей войне, которая наверняка на подходе.

Король снова обратился к югу. Какое-то время он стоял отдыхая, свободно дыша и собираясь с силами. Теперь не должно было быть неопределенности или загадок. Сообщение — какой бы то ни было ценой — без искажений должно было достигнуть Фа-Кимнибола в отдаленном Доинно.

Он вызвал видение: тела на берегу реки; двигавшиеся между ними темные угловатые фигуры; новая армия, выступившая из Джиссо, браво марширующая по вражеской территории, чтобы отомстить за смерть Зектира Лукина и его людей; новые противоречивые силы, которые, наверняка, появятся; поднявшиеся джики, извергавшие угрозы; затем раскрываются ворота Доинно, откуда появляются воины во главе с Фа-Кимниболом.

Саламан улыбнулся. Он поднял орган осязания и напряг его — по нему запульсировала энергия. Саламан закрыл глаза, и из него потоком полились слова. Они устремились на юг, подобно яркой вспышке энергии передаваясь от станции к станции, — это было подобно раскату грома, пронесшемуся между двумя городами.

— Призываю к исполнению союзнических обязательств. Началась война.

Что-то случилось. Нилл и Аруилана, находившаяся в одиночестве в своей комнате в Доме Накабы, почувствовала внезапную дрожь, сильную и дергавшую, как будто мир сорвался со своего основания и теперь дико проносился по небесам. Она подошла к окну. На улицах все было спокойным. Но ее внутреннее око показывало солнце, неожиданно огромное, которое висело прямо над ней, и с него стекали реки крови. По темному небу носились ледяные зеленые хвосты комет.

Вся дрожа, она отвернулась и прикрыла руками глаза. Спустя немного времени она помолилась, сначала Пятерке, затем духу Кандалимона. После чего, сама не зная почему, решила обратиться и к Королеве.

Сняв со стены джикскую звезду, Нилли Аруилана подняла ее перед лицом, осторожно держа за края. Она всматривалась в ее центральное пустое пространство, сужая фокус видения, пока это небольшое отверстие не стало единственным местом наблюдения.

Там было темно. Может, какой-то образ и мелькнул в самой глубине этого мрака, но она не была в этом уверена. Если он и был, то такой туманный и неясный, просто призрак призрака. Однажды звезда смогла показать ей Гнездо, или она так считала. Но теперь…

Ничего. От ее взгляда ускользали лишь темные расплывчатые тени, как она ни пыталась в них всмотреться. Никаких следов Гнезда.

«Куда оно делось? — недоумевала она. — И было ли оно вообще?»

— Ты хочешь увидеть? — спросил ее какой-то внутренний голос.

— Да.

— То, что ты увидишь, может изменить тебя.

— Я уже столько раз менялась. Чем может навредить еще один раз?

— Хорошо. Тогда смотри и увидишь то, что там можно увидеть.

Ей показалось, что тени стали подниматься, что темнота внутри звезды прояснилась, и она снова могла видеть сквозь пустоту знакомые подземные коридоры, которые некоторое время были ее домом. Она покрепче сжала звезду и напрягла зрение.

Да, фигуры…

Теперь она различала их более чем отчетливо.

Чудовищные. Таинственные. Искаженные. Головы словно топоры, руки словно мечи. Огромные холодные глаза сверкали как зеркала из темного стекла, отражавшие сразу тысячи злобных непоколебимых образов. Блестящие клювы щелкали и тыкались в ее сторону сквозь пустое место звезды. Нилли Аруилана слышала резкий свистящий звук их смеха. Даже сама звезда, простое сплетение из трав, теперь покрылась жесткой черной щетиной. Ее центр превратился в темный волосатый рот, который переливался и раскрывался словно влажная скользкая дыра, издававшая мягкие, вкрадчивые сосательные звуки.

Что-то схватило ее, пытаясь затащить в сердце маленькой плетеной звезды.

Желание уступить было огромным. Да, вернуться в Гнездо, позволить восстановиться связи, посидеть у ног Гнезда-мыслителя, впитывая его мудрость. Предстать перед Королевой, чтобы испытать ее прикосновение. Разве не этого она хотела? Разве не к этому всегда стремилась? И Кандалимона. Самое сильное искушение. Они вернут ей Кандалимон. «Иди к нам, и Кандалимон снова будет с тобой». Так ли это? Как заманчиво это звучало, как легко было сдаться. Как здорово вернуться в Гнездо… как успокаивающе… как безопасно.