Кристи Голден - Assassin's Creed. Ересь

Габриэль развернулся, готовый отразить новую атаку. И вдруг – вспышка белого света: Жанна была рядом, ее меч высоко поднят, она защищалась, по всей видимости, от «выдержанных» бургундцев. Девушка соскочила с коня и вступила в схватку с врагом, словно была рождена с мечом в руке.

Это было делом одной минуты. Меч Эдема сиял, когда Жанна ударила им по щиту противника. Тяжелый деревянный щит разлетелся на щепки, казалось, он просто взорвался в руке своего владельца. Сияющий меч Жанны вселял ужас в ее врагов и делал их беспомощными, но тем, кто следовал за Девой, он давал покой и уверенность. Бургундец выронил меч и с криком упал на колени, закрывая голову руками, потрясенный увиденным.

Жанна нацелила свой меч на стоявшего на коленях бургундца, дрожавшего от священного ужаса. Она одержала над ним верх, даже не оцарапав его.

«Вот что они имели в виду, когда говорили, что Жанна мечом только защищалась», – понял Саймон.

Меч Эдема обладал большой силой. Предтечи не были образцом совершенства и человеколюбия, и реликвии, оставшиеся после них, были преимущественно оружием. И этот меч Эдема, некогда принадлежавший Жаку де Моле и кто знает, кому еще, несомненно, тоже был оружием. Но особым. Разумеется, это оружие могло убивать, могло вдохновлять французское войско и поражать ужасом англичан, они падали духом, что вело к большим потерям с их стороны. В конце концов, это был меч, а не чаша для причастия, или око, или священная плащаница.

И все же… все же. Меч не разжигал кровожадности – вселял надежду, которая проявлялась как боевое воодушевление. Саймон, как сторонний наблюдатель, в отличие от Габриэля, мог видеть это – меч работал вместе с Жанной, а не на нее. Словно непобедимая сила Девы рождалась из соединения меча и ее ДНК Предтеч. Ей не потребовалось многолетнее обучение, но она владела мечом не просто хорошо, а отлично, могла обезоружить своего врага и заставить сдаться, что соответствовало ее внутренней природе. Чем больше Саймон узнавал о мече, тем больше он был сбит с толку. Если Хэтэуэю удастся выяснить, как восстановить способность меча сиять…

– Во имя Бога, сдавайся! – потребовала Жанна, и солдат, рыдая от страха, поднял руки. Девушка дала знак, чтобы пленника отвели в расположение французов. – Возьми этот меч.

И Саймон понял, что сейчас он видит третий и последний меч из тех, которые, согласно историческим данным, принадлежали Жанне, – меч, отнятый у плененного ею бургундца.

Во время этого короткого поединка Дева выпустила свое знамя из рук. Теперь же она его подняла, спрятала в ножны меч, не оскверненный кровью, и смело направилась к стенам Парижа.

– Парижане! – крикнула Жанна. – Больно Господу и больно мне видеть, как льется французская кровь! Сдавайтесь, и мы не возьмем более ни одной жизни! Если же вы продолжите сопротивление, погибнут многие, кто должен жить!

– Париж никогда не сдастся шлюхе! – раздался грубый крик, и в следующее мгновение Габриэль с ужасом увидел, как стрела вонзилась Жанне в бедро.

В первое мгновение девушка застыла на месте, не выпуская из рук знамени, затем она зашаталась. Сквозь поднятое забрало было видно, как она побледнела. Она беспомощно моргала, опираясь на древко знамени, как на посох. Габриэль кинулся к ней, закрыл ее своим телом, а парижане с радостными воплями и с удвоенным усердием принялись осыпать их стрелами из арбалетов. Габриэль поспешно уносил Жанну с поля боя и громко кричал, взывая о помощи. Де Рэ покинул бой и подбежал к ним с потемневшим при виде раненой Жанны лицом.

– Позаботься о ней, – сказал он Габриэлю. – Сейчас я пошлю тебе своих людей. Возвращайтесь с ней в Ла-Шапель.

Юноша подхватил Жанну на руки, как вдруг девушка подняла голову:

– Нет! Не останавливайте бой! Это пустяк, как в Орлеане… – Ее голова упала, и тело обмякло.

– Иди! – крикнул Габриэлю де Рэ. – Иди!

Спустя несколько часов в Ла-Шапель вернулись де Рэ и де Гокур. Оруженосец Жанны Жан д’Олон успел обработать и перевязать ей рану. Флер и Габриэль ему помогали. Юноша восхищался выдержкой и спокойствием Флер, тогда как его самого по-прежнему подташнивало от вида крови.

Как только Жанна открыла глаза, улыбка засияла на ее лице.

– Моя Тень и мой Цветок, – нежно произнесла Дева. – А где мой прекрасный герцог? Как идет сражение?

Флер и Габриэль переглянулись.

– Жанна, – начал Габриэль, – на ночь мы отступили. Завтра мы возобновим атаку. Мост, который возводил герцог Алансонский…

– Разрушен, – раздался злой голос самого герцога, который только что вошел в палатку. – По приказу нашего короля. Я только что оттуда, разбирал его собственными руками. Жанна, завтра штурма не будет. Люди из «королевского совета» восторжествовали над людьми «ратных подвигов». Король отдал приказ отступить.

– Что это значит? – воскликнула Жанна и попыталась сесть, но Флер ей не позволила. От потери крови Дева сильно ослабла.

– Штурма Парижа не будет, – ответил герцог Алансонский, едва сдерживая гнев. Он посмотрел на ее доспехи, с которых еще не успели смыть кровь, на ее знамя, заляпанное грязью. И вдруг напряженно затих и неестественно спокойным голосом спросил: – Жанна, а где твой меч?

– Мой меч? – Ужас отразился на лице Жанны. – Мой меч! Он был со мной, когда меня ранили, а потом… я не помню…

Герцог Алансонский и Габриэль переглянулись. А затем, не сговариваясь, молча надели доспехи, сели на коней и поскакали к воротам Парижа…

…и пропали в тумане коридора памяти.

– Подожди, что случилось? Ты возвращаешь меня?

– Да, Саймон. Их поиски были тщетны. Больше Габриэль меча не видел. Прости.

– Вот и все, – сказал Саймон, и его собственный голос показался ему грубым и злым. – «Вот так кончается мир – хныканьем, а не взрывом» [7] Заключительные строки стихотворения Томаса Элиота «Полые люди» (перевод Б. Городецкого). . Меч не был сломан и не был поврежден. Его не отняли, не похитили, просто потеряли… Какой-нибудь свинопас подобрал его, как сувенир, или тамплиеры быстро прибрали к рукам.

– Саймон…

– Меч потерян, сделка состоялась, и Карл отказался поддерживать военные действия Жанны. А затем она… вот тот момент, когда все пошло не так. Теперь мы это знаем. Игра окончена.

– Что ты имеешь в виду?

Саймон со смешанным чувством горечи и ярости смотрел уже не на юношу, а на молодого мужчину, которого он теперь хорошо знал. Как сильно Габриэль изменился за такое короткое, но насыщенное событиями время! Смуглость загара от работы в поле сменилась бледностью – слишком много времени он проводил в доспехах с опущенным забралом и в палатках за переговорами… а последние несколько месяцев маялся от бездействия. Лицо его приобрело жесткость, ушли открытость и доброта. Но Саймон знал: в его сердце все так же жила безусловная преданность Жанне. И он подозревал, что она там будет жить всегда. Хотя Габриэль должен был сделать то, что Саймон считал невозможным, ему предстояло покинуть Жанну, чтобы продолжить свой род, чтобы много веков спустя Саймон Хэтэуэй вошел в «Анимус» и наблюдал за жизнью своего далекого предка, наблюдал с глубокой симпатией, которой никак от себя не ожидал.