Сергей Боровский - Школа

Волков заметил в зале какое-то движение. Это Станислав Артемьевич, нарочито громко зевнув, покинул собрание, бормоча себе под нос что-то невнятное. На него, впрочем, не обратили внимания.

- Нет, я допускаю, - воскликнул обеспокоенный этим демаршем докладчик. - Что, может, я говорю какие-то скучные банальности. Вы возразите мне, пожалуйста.

Кто? Кто будет ему возражать? Толпа биороботов или вон те две уборщицы, которые на поверку могут тоже оказаться чем угодно? Повара и нянечки, перетаскивающие по ночам эти порождения сумрака? Полно-те! Сказано же: он вещает только для себя...

- Насколько я понял, - послышался незнакомый голос. - Вы сетуете на то, что не в состоянии найти удовлетворяющего вас объяснения термину, придуманному вами же, по поводу того, что вы называете окружающим вас миром?

- Простите, но этот термин придуман не мной.

- Значит ли это, что вы не отождествляете себя с человечеством?

- Напротив! Именно поэтому я и обсуждаю нечто такое, что уже много веков муссируется в умах и подаётся, как что-то совершенно очевидное. Именно в этом и заключается моё несогласие.

- Всё ясно.

Тот, кому принадлежал голос, встал и тоже покинул зал. Наступила неловкая пауза.

- Да вы не тушуйтесь, инспектор! - подбодрил его с галерки Анатолий Сергеевич, сидевший в тесном кружке с другими преподавателями и с Викторией Павловной в обнимку. - Мы здесь собрались, чтобы понять вас, а не судить.

- Мне показалось, что как раз-таки второе.

- Не обращайте внимания на ваши внутренние инсинуации и продолжайте, ради Бога!

Волков напрягся, пытаясь восстановить утраченную нить повествования.

- Да, я мелкий и ничтожный человечишко, вознамерившийся посягнуть на самое святое — на то, что всё вокруг и внутри нас существует в том единственном виде, в котором только и может существовать. Что есть, то и хорошо. Так?

- Передёргиваете! - ответил директор. - Взяли да сползли сразу с темы справедливости к добру и злу. Справедливо не есть хорошо или плохо. Оно справедливо или несправедливо. Не находите?

- Я имел в виду чувства от созерцания «справедливого» мира.

- У-у! А теперь ещё и чувства. Да он в кучу всё валит!

Кому принадлежала эта последняя реплика, Волков не разглядел. Но он тоже вышел. Пожалуй, через полчаса он тут останется один. Что ж, это не плохо. Будет ораторствовать для себя, как и задумывалось. Катитесь все к чертям собачьим!

Будто читая его мысли, с мест поднялись сразу несколько человек, включая директора с Викторией Павловной, и скрылись за дверями, громко переговариваясь между собой.

Волков прервался, раздумывая, куда двинуться в своей речи дальше, но тут его огорошили те две уборщицы, которых он подозревал в «ненастоящности»: они вдруг зааплодировали, увлекая за собой и остальную публику.

- Итак, - тогда продолжил он, искусственно ободряя себя. - Весь этот ваш мир — дерьмо. И мы — дерьмо. И любовь наша к нему и это сюсюканье по каждому поводу и без — ещё большее дерьмо. Порой возникает ощущение, что только в этом и заключается смысл жизни человека — ежедневно, ежечасно доказывать друг другу, что всё прекрасно и под полным контролем, тогда как всё вокруг — дерьмо!

- Браво! - прокричал кто-то.

- И вы — дерьмо! - ответил ему Волков. - И те, кто ушёл раньше — тоже.

Зал снова взорвался аплодисментами. Все встали со своих мест и принялись хлопать ритмично в ладоши и выкрикивать приятные для слуха фразы (если относиться к ним серьёзно). Виктор Игнатьевич, вживаясь в роль, жеманно раскланялся. По всей видимости, лекцию на этом следовало заканчивать.

- Рад был поделиться с вами своими мыслями! - крикнул он, чтобы перекрыть шум.

- И мы рады!

Зрители, в основном «дети», стали подходить ему и пожимать благоговейно руки. Он потворствовал им в этом спектакле. Потом какая-то девочка руку ему поцеловала. Её пример понравился другим, и они принялись делать то же самое.

- Благодарим вас, инспектор! - слышалось со всех сторон.

Теперь обе руки его были покрываемы нескончаемыми поцелуями. Потом он ощутил, как с него сняли ботинок и носок на правой ноге, и кто-то стал лизать его голую пятку. Волков дёрнулся, но чьи-то крепкие руки не позволили ему освободиться. А в ногу тем временем уже вцепились зубами. И он закричал, как не кричал, наверное, никогда в жизни.

Ему удалось вырваться, благодаря тому, что он отбросил все эти предрассудки и сантименты и стал действовать грубее, пиная наседающих на него детишек куда придётся. Помогал себе и кулаками. Они валились под его мощными ударами, но поднимались и наседали вновь.

Он побежал.

Опрокинув кого-то стоявшего в дверях актового зала, он выбежал в коридор учебного корпуса, мельком бросил взгляд в сторону тоннеля, соединявшего его с жилым — там уже поджидала его группа «детишек». А что, собственно, ему там делать? У него единственный выход. Всем выходам выход. Настоящий выход, выходнее не бывает. И он толкнул наружу тяжёлую дверь парадного подъезда.

--

Ветер тут же налетел на него и сбил с ног. Но он поднялся и побрёл по сугробам, высоко задирая ноги, ступня одной из которых была совершенно оголённой. Он не разбирал направления и не видел ровным счётом ничего. Стихия проглотила его, словно она сама изголодалась по живому и тёплому, и теперь грелась, высасывая, капля за каплей, жизненную силу из одинокого путника.

Он не сопротивлялся, и холода не чувствовал. И усталости тоже. Он не чувствовал вообще ничего, если честно. И планов у него не было абсолютно. Движение вперёд — вот что было его единственной задачей на данный момент времени. Лишь бы убраться подальше оттуда, где его ждут сотни протянутых к нему карикатурных детских ручек.

Кажется, ему удалось пройти мимо ворот, а это значило, что он уже на дороге, которая пролегала где-то здесь, под метровым слоем снега. Которая ведёт в его родной город — всего три часа езды на машине в хорошую погоду и с опытным шофёром. Конечно, оставался ещё вездеход «на хуторе у Петровича», но рассчитывать на него было не более дальновидным, чем на встречу с тем же пресловутым ангелом-хранителем.

Он нашёл в себе силы остановиться и оглянуться назад, чтобы определить не пустили ли за ним погоню.

Погони не было, но он увидел нечто более опасное: на том месте, откуда он совершил свой дерзкий побег, высилась острая чёрная башня, громадная до такой степени, что венчавший её шпиль упирался в самое небо. И в ширину она занимала всю территорию «Радости». Она будет расти по мере его удаления от интерната, догадался он, преследуя его. И если он вдруг доберётся до дома, она накроет весь город своей тенью. К счастью, этого не случится.

Отвернувшись, он продолжил путь, увязая в снегу и бормоча бессвязные молитвы, которым в детстве научила его бабушка. Помогли они или нет, трудно сказать, но он заметил, что сопротивление бури немного ослабло, и как будто стало светлее. Даже забрезжил какой-то неясный силуэт впереди: то ли избушка, то ли скала. А потом он вдруг понял, что это туча на небе. Он уже не идёт, а лежит в сугробе на спине, и нескончаемый снег продолжает старательно заваливать его.