Сергей Боровский - Школа

Ну, и хрен с ним! Одним мешком дерьма на Земле меньше.

Сознание его стало угасать и проваливаться в небытие, но в какой-то момент он, увидев вспышки яркого света, произнёс вслух:

- Вот и тоннель, слава тебе Господи! Прости и сохрани!

Однако вместо кого-нибудь из Святых Апостолов над ним склонился Поликарп Эдуардович, мастер школы на все руки, и обрадованно закричал:

- Вот он, голубчик! Кажись, живой.

--

В комнату било лучами полуденное, зимнее, злое солнце, и поэтому Виктору Игнатьевичу пришлось нелегко, когда он, наконец, разлепил склеившиеся веки. Смутное пятно над ним понемногу трансформировалось в склянку капельницы. Проявились запахи больницы. Откуда-то снизу докатилась тупая ноющая боль. Ему хотелось задать тот банальный вопрос, свойственный всем больным, приходящим в себя после долгого бессознательного времяпровождения на границе между реальностью и пустотой, но он не задал его. Он боялся получить какой-нибудь не удовлетворяющий его ответ. Тем более что ему всё равно рано или поздно скажут об этом сами.

- Ну, наконец-то! - произнесла Наталья Андреевна. - Проснулся.

Она стояла в изголовье его кровати и улыбалась ему доброй докторской улыбкой. Он же, со своей стороны, не собирался радовать её ответными репликами.

- Как самочувствие?

Ну, почему? Почему они не дали ему умереть?

- Ладно, не отвечайте. Я сама вам всё расскажу. По долгу службы обязана. Ампутация прошла успешна, никаких осложнений нет...

Ампутация?!!

- Воспаление лёгких уже на исходе. Так что будете через недельку, как новенький.

- Что? - прошептал он. - Что вы со мной сделали?

- Мы? - удивилась Наталья Андреевна. - Да это же вы сами устроили себе прогулку голышом по лесу. Скажите ещё спасибо, что только два пальца пришлось отнять, а не всю отмороженную ногу. Вы ещё легко отделались, голубчик! Это же надо догадаться — босиком, в такой мороз...

Он провёл слабой рукой вдоль туловища: вверх-вниз.

- Во всех смыслах отделались легко, - продолжила Наталья Андреевна строгим тоном. - Судите сами: испытание вы не прошли. Провалили с треском. И вот, несмотря на это, вы всё-таки живы. Лежите тут, как король. В тепле и уюте. Софья Игоревна уже выехала за вами...

- Какая Софья Игоревна?

- Здрасьте! Невеста ваша! Вот кому не позавидуешь.

- Когда?

- Да вот, с минуты на минуты прибудут. Как связь починили, так сразу ей и сообщили о вас. Дорогу, правда, только сегодня расчистили.

- Вы врёте!

- Помилуйте! Да какой же мне резон врать? И в чём конкретно моё это враньё состоит?

- Я не знаю.

- Эх! - обиделась она. - Впрочем, ждать от вас благодарности после всего того, что о вас тут рассказывают, глупо с моей стороны. Будете чай?

- Нет.

- Ну, и лежите тут один. Не смею вам мешать.

--

Через примерно полчаса после этого разговора в палату ворвалась Сонечка. В белой шубке нараспашку, без шапки, с распущенными светлыми локонами. Увидев её, Волков немедленно залился слезами, а она упала на колени перед кроватью и уронила голову ему грудь.

- Витенька! Боже мой! Что с тобой стряслось?

Её дрожащие пальцы трогали его щетину, и сама она безостановочно плакала.

- Мы чуть с ума там не сошли. Сначала не было никаких известий вообще, потом этот звонок... Папа поднял на ноги всю мэрию! Дорогу чистили человек двести, наверное. В газетах писали.

- Что писали?

- Про метель. Что школу отрезало от остального мира. А тут, между прочим...

- Да, знаю. Сын Ивана Кузьмича.

- Ты его видел?

- Наверное. Не помню.

Она снова принялась причитать:

- Бедный, бедный Витенька!

Их беседу прервала вернувшаяся в палату Наталья Андреевна.

- Ну, что, к выписке его готовить, или до завтра у нас останетесь?

- Нет! - захрипел Виктор Игнатьевич. - Выписывайте!

- А я не вас, больной, спрашиваю, а Софью Игоревну. Вы у нас всё ещё на положении недееспособного. Это же надо — учудить такое!

- Скажи ей, прошу, чтобы выписывала, - умоляюще посмотрел на невесту Волков.

- Ну, ладно. Выписывайте, - пробормотала удивлённая Сонечка.

Она, видимо, была не против провести здесь, на природе, день-другой.

- Пойду оформлю тогда документы.

Через час Волкова, одетого в ту самую одежду, в которой он прибыл в «Радость», проводили до парадного подъезда. Двое крепких мужчин предоставили ему свои плечи для поддержки, на которые он и опирался руками. На правую ногу, всё ещё забинтованную, он становиться не мог, поэтому делал неуклюжие прыжки, сопровождаемые ободрительными возгласами провожающих.

Не обращая внимания на боль и натужно улыбаясь, он допрыгал до чёрного лимузина, выделенного Сонечке папой ради такого чрезвычайного случая. Его усадили на заднее сиденье, и в проёме двери появилось радостное лицо Станислава Артемьевича:

- Прощайте, Виктор Игнатьевич! - сказало оно. - Мне будет очень не хватать наших вечерних философских бесед.

- Мне тоже.

Был соблазн грубо захлопнуть дверь перед самым его носом и крикнуть водителю: «Трогай!», но Волков почему-то подумал, что обязан испить эту чашу до конца.

Анна Владимировна жеманно пожала ему руку.

- И я, - призналась она. - И я буду скучать по вашим лекциям.

Ей он ответил вежливым поклоном головы.

Отметилось ещё несколько человек, большинство из которых он не знал совершенно. Все говорили комплименты, отсылая их к совместному приятному времяпровождению, создавая у стороннего наблюдателя картину проводов деревней любимого барина на царскую службу в столицу.

Анатолий Сергеевич тоже пожелал ему скорейшего выздоровления.

- Крепитесь, Виктор Игнатьевич! - напутствовал он. - Мы все переживаем за вас и гордимся вашим мужеством.

Последней в клоунаде расставания символично отметилась Виктория Павловна.

- Видите, как всё благополучно складывается, - улыбнулась она, вызывая в животе Волкова спазмы. - А вы мне не верили.

Одарив озорным взглядом Сонечку, льнувшую нежно к жениху и тающую от тёплых слов, адресованных ему, она сказала непосредственно ей:

- Он у вас чересчур впечатлительный. Берегите его.

И она целомудренно поцеловала его в щёку, вызвав некоторое неудовольствие на юном и милом Сонечкином лице.