Виктор Тарасов - Охота на кентавра (сборник)

— Я знал, что вам понравится, — поскромничал д'Артаньян. — Свои способности я знаю. К сожалению, мой непосредственный начальник о них иного мнения.

Толстяку между тем не сиделось, он восторженно озирался вокруг:

— Восхитительно! Семнадцатый век. Я разговариваю с самым знаменитым человеком средневековья!

— Это что еще за средневековье? — возмутился юноша. — А у вас что, вышевековье? И почему у вас выше-, а у нас средне-? К вашему сведению, наука у нас достигла поразительных успехов! Со дня на день ожидаем появления философского камня и живого гомункулуса. Схоластика достигла значительных результатов в толковании Библии… и вообще!

— Простите, я не хотел вас обидеть!

— Прощаю, — смягчился мушкетер. — Но скажите, а чем, собственно, я знаменит там, у ВАС?

— Своей жизнью, замечательными приключениями. Вас прославил Дюма…

— Ах, Дюма! Ну и имечко. А как до него добраться?

— Он — в будущем, родится только через два века после вас.

— Я понимаю, что в будущем, но где именно? Мне нужен адрес.

— Адрес у него будет парижский, но только в будущем. Вам до него не добраться.

— А жаль! Мне хотелось бы с ним потолковать, — пробормотал юноша.

— Простите, а как поживает прекрасная Бонасье?

— Кто-кто? — не понял юноша.

— Хозяйка дома, прекрасная Бонасье, камеристка королевы.

Мушкетер представил себе толстую неопрятную кабатчицу Бонасье и захохотал, гость с удивлением наблюдал за ним.

— Клянусь всеми святыми… — говорил юноша, вытирая слезы. — Вы отлично сказали, сударь: прекрасная Бонасье! Ха-ха!

В это время за окном раздался шум и женские крики. Это Бонасье облила прохожего помоями и доказывала, что это он сам виноват.

— А вот и она, кстати, — сообщил юноша. — Если выглянете в окно, можете полюбоваться.

— К сожалению, я не могу покинуть данное пространственное сечение, — толстяк обвел руками световой круг.

— А, да, понимаю, магический круг…

— Скажите, а как поживает ваш друг Портос? Он мне очень нравился.

— Вы имеете в виду Иссака де Порто? Прекрасно. А что с ним сделается? Пьет испанское вино, задолжал мне двести пистолей и не собирается отдавать. Правда, он до сих пор не подозревает, что он — Портос. И не советую сообщать ему об этом.

— А как чувствует себя Атос?

— Он уже ничего не чувствует. Недавно его нашли зарезанным у рынка Прео-Клерк.

— Дуэль?

— Все может быть. Хотя дуэлей там не назначают.

— А подвески…

— Опять эти подвески! — закричал юноша, вскакивая на ноги и хватаясь за шпагу. — Уж не хотите ли сказать, что я вор?

— Что вы, что вы… — запричитал толстяк. — Я ничего такого не хотел сказать. Возможно, что всю эту историю выдумал Дюма.

— Не советую вам пересказывать сплетни, сказал д'Артаньян, обходя вокруг толстяка и примериваясь. — Что мне с вами делать? Давайте сыграем в шахматы.

— С удовольствием!

Юноша расставил шахматы и сделал первый ход: — Ходите! Что вы сидите сложа руки?

— Не могу. Вы видите лишь мое изображение. Я буду ходить, называя поля. Е2 — Е4!

— Гм-гм, — осуждающе покосился д'Артаньян. — Могли бы быть повежливее с хозяином.

Они углубились в игру. Юноше не сиделось, сделав ход, он принимался кружить по комнате. Наконец вытащил откуда-то бутылку красного стекла: Смотрите, что я нашел! Мы должны выпить за дружбу!

Он разлил красное вино в бокалы: — Почему не пьете? На брудершафт!

— Я же говорил вам: не могу!

— Вы отказываетесь? Наносите мне оскорбление? В конце концов, я вас сюда не звал!

— Ну хорошо, — со вздохом согласился толстяк. — Я сделаю это для вас, хотя нам и строжайше запрещено материализоваться во времени.

Легкие судороги пошли по его лицу. Он словно потускнел и сник. Потом встал и твердой рукой взял стакан: — Я готов!

Они выпили. Когда потом целовались, юноша, наклонившись над столом, снял и спрятал свою королеву. Они снова сели за доску и задумались.

— А где моя королева? — спросил внезапно Д'Артаньян.

— Не знаю, — замялся толстяк. — Уж не думаете ли вы, что мне в моем будущем нужна ваша королева?

— Я ничего не думаю, — д'Артаньян вскочил. — Однако, сударь, стоило вам обрести вашу материальность, как у меня стали пропадать фигуры. Может быть, я сам их у себя краду?

— Действительно, странно. Может быть, она под стол…

— Защищайтесь, сударь!

— Что? — глаза у толстяка вылезли на лоб. — Что?

Он пытался прикрыться доской, но не успел, потому что в следующее мгновение уже был нанизан на боевую шпагу, как мотылек на булавку.

— Седьмой! — сказал мушкетер и с отвращением вытер окровавленную шпагу.

— Да здравствует Гасконь!

С некоторых пор к нему повадились демоны. Почему именно к нему — он не знал. Некий демон Дюма посылал их. Они несли несусветную чушь про время, поля и какие-то машины. Он осенял их крестом и молился — они не исчезали. Он разил их шпагой — они смеялись. Он пожаловался своему духовнику, отцу Пиано. Тот посоветовал совершить покаянное паломничество в святые места в рубище и босиком по снегу или пожертвовать две тысячи пистолей на новую часовню. Поразмыслив, кавалер сказал, что ему полегчало и демоны больше не беспокоят. Но они упорствовали.

В световой круг, в котором лежал толстяк, вошли из пустоты два духа с горящими значками на груди, они катили кресло на колесах.

— Служба спасения! — объявил один. — Извините за вторжение.

— Ничего-ничего, — успокоил их юноша. — Делайте свое дело, не стесняйтесь.

Двое посадили толстяка в кресло и стали что-то с ним делать. Кавалер скромно стоял и наблюдал.

Да, а демоны не унимались. Тогда он подумал, что свихнулся, и обратился к врачу. Пожилой эскулап испробовал на нем современные методы: клистиры и пускание крови, — ничего не помогло. Врач предложил прижечь пятки каленым железом — средство, которое непременно должно было помочь. Д'Артаньян спустил врача с лестницы, (???)

(???)…голос ее дрогнул. — У меня не хватает сил стоять там и ждать.

— Хорошо, я пойду, — ответил я и стал собираться.

Мы шли в темноте и дожде. Тысячи теней, не видимых в ночи, догоняли нас и, что-то беззвучно выкрикнув, уносились прочь. Дождь, ночь и ветер спорили, кому владеть нами. Они нетерпеливо касались нас, теребили одежду, гасили наши фонари, требуя нашего тепла. Но их нежность нам была не нужна. Марта шла впереди, скользя и спотыкаясь, она казалась маленькой и беззащитной. Я почувствовал жалость. Когда-то я называл ее Солнечным Цветком, а сейчас она отдана ночи. Хотел поддержать ее, но передумал: до прошлого не дотянуться.

Мы пришли, Марта открыла сарай и зажгла лампу. Я увидел знакомый профиль Ньюкмена — неподвижный, словно на монете. В сарае было неуютно, вода капала с прохудившейся крыши, в трещинах стен шелестели скорпионы.