Владимир Пекальчук - Край непрощенных

Из задумчивости его вывел Святой.

— Значит так, разведчик. Времени тебе на отдых всего ничего, да и то, не тебе, а дамам, они совсем на ногах не стоят. А потом надо будет двигать.

— Куда?

— Тебе не все равно, куда? У нас проблема в виде каннибалов, и не думай, что все позади — они не уйдут, пока не разорят все общины. Да, мы не можем умереть навсегда — но если тебя устраивает перспектива многоразового съедения — удачи и до свидания. Мы собираемся выбить орду отсюда, и ты либо с нами, либо сам по себе. Причем 'сам по себе' ты все равно останешься только до первой встречи с регулярными войсками, демократии тут нет, смекаешь?

Макс вернулся, предварительно уложив немку спать и спустив японца и мексиканца по лестнице, и сел у огня с котелком и несколькими пакетами лапши быстрого приготовления:

— На твою долю сварить?

— Она тоже на вкус будет, как дерьмо?

— Понятия не имею, — пожал плечами немец, — я никогда не хлебал дерьмо и не знаю, каково оно на вкус. Да, лапша тут такая же, как и все остальное. Но желудку горячий суп на пользу.

Кирсан кивнул и повернул голову к Святому:

— А 'мы' — это кто?

Игнат широко улыбнулся:

— Я назвал нас Лигой Негодяев, основателем и главой которой, собственно, являюсь. Мы тут единственная сила, не имеющая ни собственного поселка, ни большого числа, но с которой считаются все остальные. Нас не только уважают, но и понимают, что, хоть Лига и малочисленна, связаться с нею будет себе дороже.

Кирсан только усмехнулся.

— Писатель-фантаст основал лигу, построив таких товарищей, как эсэсовец, самурай или тот испанец с винтовкой, и командует ими? Забавно.

— Такехиса Юдзи — якудза, а не самурай. Эрнандес — киллер. Да, это может показаться странным, когда убийца-любитель руководит убийцами-профессионалами… — Святой подсел к огню, скрестив ноги, и продолжил: — точнее, это было бы странным в мире живых. Тут все иначе. Неважно, кем ты был при жизни — ранг живых ничего не значит для мертвых. Неважно, каковы твои навыки — всегда найдется кто-то круче тебя. Важно, какой ты. Мы находимся в краю проклятых и непрощенных. Мы все здесь убийцы — тут никого нельзя удивить длинным списком грехов. Но что ты скажешь, если узнаешь, что меня, простого писателя, боятся больше, чем любого другого?

— Вот как? Чем же ты заслужил такую репутацию?

— Настойчивостью. Я упоминал, что тут нет демократии и прав человека? Когда ты встречаешь людей из любой общины — а их тут шесть только с нашей стороны и у варваров не меньше — ты вступаешь в эту общину. Независимо от своего желания. И служишь только ей. Хорошо служишь — иногда тебе будет обламываться лакомство — единственное, что имеет ценность. Не хочешь — казнь особо мучительным способом. Кто не с нами — тот против нас. Каждый новичок или просто непомнящий — потенциальный рекрут. Не хочешь быть с кем-либо — тебя убивают в надежде, что ты вновь попадешься им и тебя удастся сделать своим.

— Да уж, — желчно заметил Кирсан, — шикарные тут порядки.

Игнат кивнул:

— Мне тоже не понравилось, я и взбунтовался. Взорвал факторию — более тонны ценнейшей еды превратилось в прах. Да, меня убили в очередной раз, но это уже фигня. Так я добился свободы — меня больше никто не рискнул вербовать — но стал изгоем. Потом я пробирался в поселки, откуда меня прогоняли или убивали, взрывал или сжигал фактории. Да, я умирал где-то раз триста, порой очень мучительно — но теперь у меня есть репутация. Я никогда не сдаюсь и всегда бью в самое уязвимое место. Меня боятся. Точнее, не совсем меня — боятся последствий, которые обязательно случатся рано или поздно, если меня обидеть. Когда большим трудом и терпением созданные лакомства и выпивка — стержень, на котором держится тут любое человеческое общество — взлетают на воздух… Любой задумается.

— Что такое фактория?

— Место, где превращается и складируется еда. Такое название тут в обиходе.

— Вроде того коровника, где мы с тобой сидели, — пояснил Макс.

Кирсан понимающе кивнул:

— И теперь ты собрал банду и обложил налогами всех остальных?

Святой сменил позу и поправил очки на носу.

— Нет. Ты изначально не понял смысл нашей лиги. Мы в некотором роде военная организация, но это второстепенно. Та фройляйн — она же немка, да? Так вот, Кир, ты видел ее глаза? Смотрел в них? Она мертва. Мы все тут в известной степени мертвы — но у нее умерла душа. Уснула. Такие же глаза у хищника в зоопарке. Он еще помнит свободу саванны, охотничий азарт преследования добычи и адреналин схватки за самку. Но потом его сажают в клетку, где можно только есть и спать. Есть и спать. Есть и спать. Иногда спариться, если привезут самку на случку. И все. И тогда его душа просто… умирает. Ты когда-нибудь смотрел в глаза тигру, который родился на свободе и попал в клетку взрослым? У него такие же глаза. И, может быть, и твои глаза станут, как у тигра или спасенной тобой фройляйн.

— К чему ты клонишь?

— Я не выношу общества таких людей. Да, я в аду. Но, если вдуматься, мне тут самое место. Здесь я получил все то, чего не имел при жизни. Здесь я, не побоюсь этого слова, живу так, как хотел бы жить. Здесь я стал авторитетным человеком, а не жалким винтиком многомиллиардного механизма. Здесь со мной считаются, потому что я могу любого заставить считаться со мной. Война, приключения, авантюры — все то, чего нет в мире живых. И здесь я не могу проиграть. Каждый проигрыш — всего лишь пауза перед новым раундом. Одно меня терзает — я столько книг уже сочинил в уме… Хотел бы ненадолго вернуться в мир живых и все это написать… И от пачки 'виагры', если что, тоже не отказался бы. Но увы. А лига… я собрал вокруг себя людей, в той или иной мере смирившихся с тем, кто мы все есть и где находимся. Таких, чья душа не в спячке. Кто пытается тут как-то дальше жить, но не превращается в растение. Вот и все. Наша военизированность — она нужна ровно настолько, чтобы оградить наши собственные интересы и обеспечить хоть каким-то развлечением.

— Тогда почему название такое?

— А как еще назвать ее? Лига Героев? Так героев тут нету. Лига негодяев в краю негодяев.

Кирсан обдумал сказанное.

— А ты сам что натворил при жизни? — спросил чуть погодя.

Игнат достал из кармана плитку шоколада и зашелестел оберткой.

— Как тебе сказать… Если пользоваться общепринятой терминологией, то я — серийный убийца. Одиннадцать жертв. Но сам я себя таковым не считаю — серий не было. Были отдельные люди, которых проще убить, чем терпеть их существование рядом с собой. Началось с соседа-грузина, по вечерам врубавшего музыку так, что было мне слышно через этаж, а уж как было тем, кто выше, ниже и рядом — страшно подумать. Короче, я решил, что такому эгоисту нет места среди людей. Достал.