Владимир Пекальчук - Край непрощенных

Потом был сосед-блатарь, купивший квартиру меломана. Парковался у меня под окном и мешал спать по ночам завыванием сигнализации. Я ему на лобовое стекло кирпич уронил с балкона — думал, человек поймет, что не прав. Не понял. А убийство — это как секс. После первого раза все становится проще. Блатарь весь подъезд стращал братками и расправой за разбитое стекло — тут терпение мое и лопнуло. Не помогли ему братки, короче говоря. Потом один жилец, испугавшись, что в доме люди мрут, уехал, квартиру стал сдавать студентам-арабам. А те попались не то чтоб очень приятные личности. Я одному как-то намекнул, что он тут в гостях и свысока ни на кого смотреть не вправе, не говоря уже гяуром кого-то называть. Он дружкам рассказал. Смеялись. Не восприняли очкастого гяура всерьез. А зря, хотя понять этого никто из них не успел.

Дальше — охранник в супермаркете, принявший меня за вора, и начальник охраны, не посчитавший нужным даже извиняться. Был суд, судивший нечестно, и юрист супермаркета, сделавший меня едва ли не профессиональным вором сникерсов, который якобы умудрился утаить украденное даже при обыске нарядом полиции… Не получил я, словом, компенсации за моральный ущерб — хочешь что-то сделать, сделай сам. Разобрался со всеми троими: начальник, юрист магазинный и судья. Они слуги народа, в конце концов, а я — народ, негоже собаке на хозяина лаять. Под конец дописал в список владельца супермаркета, которому перед смертью детально разъяснил, что клиент всегда прав, даже если приходит к нему домой с топором.

А потом наш дом, из которого начали съезжать люди — шутка ли, пять трупов, дом проклят — присмотрела себе ресторанная компания. Решили, паторочи, замутить на первом этаже ресторацию. Большинство жильцов продало им квартиры, одна чета пенсионеров съезжать отказалась. Начали их прессовать… Я и вступился, тем более что ресторан в жилом доме — беда для жильцов. Грохнул вначале директора, потом второго директора, а потом сообразил, что рубить надо под корень, и отправил к праотцам обоих владельцев. Вот и все.

— И что дальше?

— В смысле — дальше?

— Тебя самого сюда кто отправил?

Святой приспустил очки, глядя на Ладынцева поверх них с подчеркнутым удивлением:

— Кого, меня-то? Шутить изволите, сударь? Да никто. Полез электропроводку чинить — и привет.

— Ты убил одиннадцать человек, и тебя не поймали? — удивился Кирсан.

Тот только фыркнул:

— Каким, нахрен, образом меня должны были поймать? Меня даже не заподозрили. Вот смотрите, относительно известный писатель, очкарик и толстяк, типичный книжный червь, интеллигент и джентльмен. Можно ли представить его наносящим члену преступной группировки сорок семь ударов монтировкой? Меломан свалился с балкона, арабы-студенты отравились газом, шефа службы безопасности сбила машина, юрист упал на рельсы метро. Директора супермаркета убила братва, рестораторы умерли при криминальных разборках, владельцы рестораторов — жестоко убиты по неизвестным мотивам. Судью вывезли в лес и содрали кожу — разве мог такое сотворить толстяк в очках, интеллигент и джентльмен?

— Чего?! — не поверил своим ушам Кирсан.

— Ты про сдирание кожи? Так это не моя идея. У персов судьи не брали взяток, потому что судили, сидя в кресле, обитом кожей своего предшественника-взяточника. Я всецело за возвращение подобной практики, но понять меня сможет лишь тот, кто сам становился жертвой продажного судьи.

— Да ты и правда садист. Притом чудовищный.

— Это не моя вина, — ухмыльнулся Святой, — я родился таким. Мне нравилось мучить котят и щенков… Но я от природы был также и очень добрым. Жалко было зверушек — сдерживал себя. Боролся со своим отклонением изо всех сил. Мне нравился садизм в постели… Жалко было свою девушку. Я выкрутился, нашел любительницу БДСМ. И мне хорошо, и ей. Думал — справлюсь с психозом. Но так уж вышло, что жизнь меня столкнула лицом к лицу с людьми, для которых жалости я найти не сумел. А, ладно, кого я обманываю? Не захотел для них искать в себе жалость. Не раскаиваюсь ни в чем. Хорошее дело — это хорошее дело. Убийство плохого человека — это множество хороших дел, ибо я предотвратил все плохое, что они могли бы сделать. За мной ходят всего три мертвеца — меломан и два араба. Знаешь, что это значит? Остальные восемь жертв — где-то здесь же, в аду. Убийство сволочи — подвиг.

— Господь, видимо, считает иначе — да и не только он. Ведь ты же больной псих!

Игнат искренне засмеялся, Макс, помешивая макароны в котелке, его в этом поддержал.

— Вот что, дружище, — сказал, наконец, Святой, — мне глубоко насрать, что ты обо мне думаешь. Я может и больной, но за мной ходят три мертвеца. За тобой, вроде бы психически здоровым — полсотни. И кто тут чудовище? Ты один хуже, чем полтора десятка психов вроде меня, так что чья бы корова мычала. Усек?

Кирсан криво улыбнулся:

— Количество мертвецов ни о чем не говорит. Я убил троих — за мной ходит полсотни. Макс вот сотни истребил, если не врет — за ним ни одного.

— Ну, Макс у Сатаны, или кто тут заправляет всем, на особом счету — за ним огнеметчики ходят вместо зомби. А что до тебя… Понимаешь, иногда бывает так, что люди попадают сюда не такими, какими умерли, а моложе, и…

— Святой, не трать время, — махнул рукой Вогель, — я все это ему рассказывал. Он не верит. Не хочет верить.

Игнат хитро прищурился:

— Да я вижу. Он не хотел верить также и в то, что попал в ад. Верно, Кир? Но в тот момент, когда ты Анюту, девчонку эту, увидал, у тебя на лице было все написано. Теперь ты веришь. Я объясню тебе одну вещь. Каждого здесь наказывают специальными, индивидуально подобранными способами. Ты — убийца женщин и детей, убийца невиновных. Ты еще большее чудовище, нежели я. Но ты не всегда таким был, и чтобы наказать тебя как можно жестче, в ад тебя поместили таким, каким ты был раньше, когда у тебя еще была совесть, таким, какой ты еще можешь испытывать муки этой самой совести. Это точно так же, как Анюта и та, про которую ты рассказывал. Тебя поставили в ситуацию, когда ты был вынужден убить — и твоя совесть сама делает работу за палача.

Кирсан почувствовал, что начинает закипать.

— Вот объясни мне, в чем тут прикол? Меня не мучит совесть из-за этих пятидесяти кадавров, потому что я знаю, что не убивал их! Я знаю, что я невиновен!! Ошибочка в твоих расчетах!

Святой усмехнулся — и теперь уже невесело.

— Ты говорил — я садист? Да, я люблю растягивать удовольствие, глядя, как новички медленно приходят к осознанию и пониманию… Ну так вот. Тот, кто нас сюда посадил, тоже так любит. Растягивать удовольствие. Рано или поздно ты поймешь одну вещь. Здесь не бывает ошибок. Здесь не бывает незаслуженных наказаний за то, чего ты никогда не делал. Но — вижу по твоим глазам. Ты мне не веришь. Что ж, у тебя есть последний вариант. Есть тут один тип мрачный — мы зовем его Наблюдателем…