В. Бирюк - Расстрижонка

Может не надо, а? Может лучше с сильной конницей? И вообще, мне как исконно-посконному либерасту и дерьмократу… Может, давайте сделаем на Руси нормальные пути-дороги и будем себе спокойненько заниматься либерастией и дерьмократией в талассократическом стиле? Вон, Господин Великий Новгород, хоть и самый большой по территории русский теллурократ, а как республицирует и дерьмократит! Не хуже Венеции с Генуей.

В «Святой Руси» есть возможности реализовать любой из трёх вариантов. Или — наиболее адекватную текущему моменту смесь. Хотя… тот боярин уже обеспамятел. Про «русскую талассократию» и «империю» — только сказки и мифы.

Рано, Ванюша, рано. Не по зубам, «не по Сеньке шапка». Но ввиду — иметь. А дальше — как получиться.

Ваня! Нахрена нам тот Париж? Грязный, вонючий город. В смысле: и эту эпоху тоже. Не хочу. Дай бог — со своими колдоё… мда… с буераками разобраться.

Ныне, в силу моего положения на Стрелке, на краю, даже — за краем «Святой Руси», мне общерусские тенденции — не указ. Мои корабли будут возить мои товары от Всеволжска до портовых городов Табаристана за Каспием.

Каждый год между устьем Волги и южным Каспием в эту эпоху проходит 400 кораблей. И — ни одного русского. А мои — будут!

«Ванька-талассакрат»? — Да хоть горшком назови!

«Мои» — потому что платить перекупщикам и чужим корабельщикам — накладно. Зависеть — опасно.

Проще: не оптимально. Я — эксперт или где?! — Будет повод — оптимизнём.

А как же чужие обычаи, люди, народы, земли, власти? «Чужая сторона»?

— А какая мне разница? Мне здесь «забыться» — нигде нельзя. Я здесь, во всяком дому — чуженин. Нелюдь я, попандопуло. Мне здесь всё чужое. И народ у меня такой же — «десять тысяч всякой сволочи». Нам любая земля — «чужая сторонка». Где — добром поговорим, где — морды своротим, а где — и огнём пройдём. «Мы — пскопские, мы — прорвёмся». Ну, или там — «стрелочные».

Это был первый раз. Впервые я говорил и думал не о конкретном куске земли у меня под ногами, даже не о Святой Руси, как о единой сущности, но и об окружении её. О морях. О путях-дорогах дальних, незнаемых.

Всё это было в те поры — вовсе не «забота наипервейшая». Поливы Горшени или варка стекла — куда более интересные и насущные занятия. Но часто, решая мелкую задачу, вроде: «сбегать к Боголюбскому по-быстрому», я продумывал, а иной раз — просто предчувствовал, другие, более объёмные и важные применения полученной возможности. Потому как в первой моей жизни сходные мелочи бывали частицами больших, даже и на весь мир, дел.

– Завтра приходи к заутрене. Поговорим о нуждах твоих.

Андрей сошёл с лодки, забрался на подведённого коня, утвердился в седле, приказал поставить стражу к «Ласточке». И велит мне явиться утром. Я — не против. Наоборот — очень даже: списочек «сильно потребного» надо внимательно обсудить. Но есть деталька…

– Прости, княже, на заутреню — не приду.

Оп-па. Говорить Боголюбскому «нет»… Ропот немалого количества присутствующего народа вокруг — стих мгновенно. Андрей, не отрывая взгляда от моих глаз, дёрнул туда-сюда рукоять нагайки в кулаке.

– А что ж так? Или церковка моя не хороша?

– То-то и оно, что поставлена тобой — раскрасавица белокаменная. Смотрю и плачу. Текут слёзы горючие по лицу моему. От красоты несказанной. И от невозможности внутрь войти, порадоваться. Ибо запрещено мне, после боя в Мологе на «божьем поле», к церкви христовой приобщение.

– Ишь ты… Так тебя и отпевать нельзя? На освященном кладбище — не похоронить? И как же ты?

– Верно говоришь, княже. Нельзя. Придётся мне, хошь — не хошь, а ещё 17 лет по свету белому походить, землю божию потоптать. Как бы кому — иного не хотелось. А уж потом… По милости Пресвятой Девы Марии свет Иоакимовны.

Князь кивнул каким-то своим мыслям и поехал в сторону ворот. Решил, что именно из-за этого запрета ему никак не получается меня на плаху уложить? Пять «подходов к снаряду» — и всё попусту. Богородица для кошерного отпевания бережёт? — Хорошее обоснование, православное.

Следом потянулась и свита. У ворот он на меня внимательно оглянулся.

Что-то у него в мозгу происходит. Как бы в сатанизме не обвинил. Тут никакой логикой не прошибёшь, Андрей — человек истинно верующий. Вот он увидел несколько странных вещей моего производства. Не одну-две-три — много. Завтра надо будет подарки отнести. Там тоже… небывальщины-невидальщины. И что он подумает?

Как известно, отличить изделие Сатаны от изделия Господа — по результату невозможно.

«И все-же, отче, как понять границу, грань между чудом Божьим и сатанинским? Если бы в дом Лазаря допрежь Иисуса пришел жрец халдейский, и сказал бы: „Встань и иди!“ и встал бы Лазарь, и пошел, — как мы расценили бы чудо сие?

— Как бесовское наваждение.

— Наваждение рассеиваться должно в свой срок — не от крика петушиного, так от молитвы искренней… А если бы не рассеялось? Если Лазарь так бы живым и остался?

— Значит, случилось бы чудо — не знак Божий, но искушение диавольское. Ибо каждому человеку свой срок на земле положен, а мертвых подымать лишь Сыну Божьему дозволено…

— То есть, глядя на результат чуда: встретив на дороге Лазаря, коего вчера мертвым видели, — не можем мы сказать, от Бога или Сатаны оно? Не важно, ЧТО сотворено — важно КЕМ и ЧЬИМ ИМЕНЕМ?».

Научное — «эксперимент — критерий истины» — прямая ересь. Ибо утверждает, что любой человек, любого имени, пола, веры, национальности…, повторив существенные условия эксперимента, получит тот же результат. Важно — «Что». А не «Кем», и «Чьим именем».

Приняв веру в бога, человек переходит в режим ожидания чуда, чудотворца. И выбрасывает науку. С её производными — научно-техническим, социально-общественным… Верующий попаданец — возможен. Верующий прогрессор — нет. «Что было — то и будет».

Мои новизны сотворены моими людьми, моим именем. А уж считать их чудом, каким — божьим или сатанинским — вопрос к зрителю. Корабельный руль с пером и штурвалом, когда все вокруг вёслами рулят — это уже чудо или как?

По возвращению в усадьбу… Бардак, однако. Резан несколько… оплыл, обленился за год после похода. Теперь начал сразу, в один час всю дисциплину вкладывать.

«Когда господь раздавал дисциплину — авиация улетела, а стройбат зарылся в землю» — простое армейское наблюдение.