Эндрю Нортон - Космические оборотни. Сборник

Иногда женщины с планеты принимают ради мужа жизнь Торговцев. Но чтобы Торговец покинул свой корабль ради женщины — это немыслимо.

— Ты похож на Тасса, — сказала я. — Укорениться в одном месте — для нас смерть. Мы летаем по всему Ииктору и его морям по своей воле. У нас есть определенные места, где мы собираемся, когда нужно. Но в остальное время…

— Цыгане…

— Что? — спросила я.

— Это древнее слово. Оно обозначает народ, который всегда странствует. Видимо, когда-то была такая нация, только очень давно, в каком-то далеком мире.

— Вот и Тасса тоже пристрастились к свободному пространству. Я говорила тебе однажды о корабле, о маленьком народе и о посещении других миров.

— Такое в принципе возможно, но будет стоить больше весовых единиц, чем их есть в сокровищнице храма Ирджара. Такой корабль надо строить в другом мире после долгого изучения и экспериментов. Это только мечта, Майлин, потому что ни у кого нет и не может быть такого богатства, чтобы воплотить эту мечту в жизнь.

— Что является сокровищем, Крип Ворланд? Что есть богатство? В разных мирах оно принимает разные формы?

— Сокровище — это редкая и ценная вещь на каждой отдельной планете. В некоторых случаях редкость — самое прекрасное и ценное, в других же — самое бесполезное. На Законе сокровище — это знание, потому что законы считают его своим богатством. Привези им неизвестный артефакт, легенду, намек на что-то новое в Галактической истории — и ты дал им сокровище. На Сарголе это мелкая травка, когда-то бывшая самой обычной на забытой Земле. Она неотразима для сарголцев, которые охотно дают в обмен на нее драгоценные камни.

А на другой планете на один такой камешек величиной с ноготь на твоем мизинце человек может жить, как лорд на Иикторе, лет пять, а то и больше.

На Хоско — перья спрокдиана. Я могу насчитать тебе целую кучу сокровищ для четверти Галактики, так как они проходят через наши склады. Так вот, у каждого мира есть свое сокровище, то, что кажется ценным и является целым состоянием на одной планете, на другой окажется либо ничем, либо еще большим.

Он мысленно засмеялся, даже пасть барска раздвинулась в слабом подобии улыбки.

— Но обычно меньше, чем больше. Лучше всего камни, потому что камни и произведения искусства у многих рас и народов считаются ценностью и берегутся.

— А какого рода сокровища потребуются в тех мирах, где могут построить такой корабль для моего маленького народа?

— Все, что является высокой ценностью. Люди на внутренних планетах пресыщены самым лучшим из сотен миров. У них есть торговля, есть корабли, привозящие все сокровища, какие только можно достать. Нужно только что-то очень редкое, никогда не виданное или такая сумма торговых кредитов, на которую можно купить половину наших складов.

Я запрягла казов и мы снова двинулись в путь. По дороге я думала о природе сокровищ и о том, как по-разному они ценятся в разных мирах.

Я знала, что берут инопланетники на Иикторе, и представляла себе, какой груз считается обычным.

У нас есть камни, но не такие редкие, чтобы инопланетные торговцы стремились их покупать.

Я решила, что в глазах таких экспертов Ииктор может считаться бедной планетой.

Тасса не собирали материальных богатств, как равнинные жители. Если у нас оказывалось больше вещей, чем было необходимо, мы оставляли лишнее в тех местах, где собирались, чтобы их взяли те, кому понадобится. Наши шоу животных собирали много денег, но мы не копили их.

Мы рассматривали шоу, как тренинг и для животного, и для жезла, а кроме того, как хороший предлог для скитальческой жизни.

Лежать на каком-то сокровище и беречь его — это чуждо нам. Если мы поступали так в прошлом, пока жили в городах, то теперь забыли об этом.

Пока мы медленно ехали по Долине, я спросила Крипа Ворланда:

— А что у вас считается самым драгоценным? Какие-нибудь редкие вещи?

— Ты имеешь в виду лично меня или мой народ?

— И то и другое.

— Я отвечу одним словом, потому что как для меня, так и для моего народа самое дорогое — корабль!

— И вы ничего не собираете?

— Мы собираем сколько можно, те сокровища, которые нужны другим, и все это, за исключением, конечно, того, что мы тратим, мы складываем в корабль на наш счет.

— И много ли ты когда-нибудь соберешь?

— Может быть, столько же, сколько в поместьях лордов на Иикторе. Им тоже нелегко их завоевывать, хотя способы у них и у нас разные.

— А ты уверен, что у тебя когда-нибудь будет это богатство?

— Никто добровольно не расстается с мечтой, даже когда возможность ее реализовать ушла в прошлое. Я думаю, человек всегда надеется на счастье, пока жив.

Мы сделали привал, но не на всю ночь, а всего лишь на несколько часов. Я смотрела, как восходит луна, но не сделала ни одного движения, чтобы призвать ее власть — сейчас не время. Так что я не поднимала жезл и не пела — ни внешне, ни внутренне. Я только помогала казам мысленной силой, когда и где могла.

Луна низко висела, когда мы подъехали к спуску в Долину. Как всегда в ночное время, там клубился туман, скрывая то, что было внизу.

Как будто там ничего не изменилось, не было признаков, что какая-то опасность прошла этим путем. Но мое зрение было очень ограниченным.

Барск завозился и попытался встать. Я остановила его.

— Мы над Долиной. Лежи, отдыхай, пока можно.

— Ты спускаешься?

— Я приму все предосторожности.

Я выставила жезл. Луна была невысоко, но все-таки была. Я запела внутреннюю песню, и казы стали спускаться.

Когда я проснулся с сознанием, что все еще жив, перевязан руками Майлин и нахожусь опять в фургоне Тасса, мне показалось, что сон, завладевший мной, сделал полный круг.

Когда мы спускались в укутанную туманом Долину, Майлин вела фургон точно по середине дороги. Я читал в ее мозгу, что те предосторожности или защита, о которых она говорила, вполне могут стать нашей гибелью, несмотря на то, что мы шли с миром. Могло случиться, что мы разделим участь тех, за кем следуем.

Еще одна печаль изводила меня. Хотя мой мозг был насторожен, тело было еще слабым и не повиновалось мне. Если на нас нападут, я ничего не смогу сделать, даже защитить себя. Я мог только поднять голову и вытянуть лапы, лежа на мате.

Если я делал глубокий вдох — начиналась боль, волнами накатывала слабость.

У Майлин была власть излечения, это я знал, но может ли она сделать что-нибудь с такой раной?

Были все основания полагать, что лезвие Озокана прошло глубоко, и что возвращение к жизни в моем теперешнем теле еще не означает выздоровление.

Когда я выслеживал Озокана и его приверженцев, я искал смерти. Пораженный известиями, которые Майлин привезла из Ирджара, я впал во временное безумие. Но в каждом человеке, по крайней мере, в моей породе, сидит упорное сопротивление концу существования. Такой крохотный клочок надежды послужил оплотом моему духу. Альтернатива, внушенная мне Майлин, имела некоторые возможности.