Станислав Лем - Собрание сочинений в 10 томах. Том 7. Звездные дневники Ийона Тихого. Из воспоминаний Ийона Тихого

Профессор посвятил меня в свой новый замысел — он хотел запрограммировать в компьютере все заклятия, магические ритуалы, чернокнижные заклинания и шаманские формулы, которые создало человечество. Я не видел в этом никакого смысла, но Донда был непреклонен. Такую гигантскую массу информации мог вместить только новейший фотоэлектронный компьютер IBM, который стоил одиннадцать миллионов долларов.

Мне не верилось, что мы получим такой огромный кредит, особенно если учесть, что министр финансов отказался ассигновать сорок три доллара на закупку туалетной бумаги для Института сварнетики. Однако профессор был уверен в успехе. Он не рассказывал мне о деталях своего плана, но по всему было заметно, что он целиком втянулся в это предприятие. По вечерам он отправлялся в неизвестном направлении, в соответствии с церемонией раскрасившись вплоть до набедренной повязки из шкуры шимпанзе— именно таков был визитный костюм в самых высокопоставленных кругах Лумилии. Из Европы ему приходили загадочные посылки: когда я однажды нечаянно уронил одну из них, раздался тихий марш Мендельсона. Донда раскапывал какие-то рецепты в старых поваренных книгах, выносил из лаборатории стеклянные змеевики дистилляторов, заставлял меня затирать барду, вырезал снимки женщин из «Плейбоя» и «Уи», окантовывал какие-то картинки, которые никому не показывал, наконец, попросил доктора Альфена, который был директором правительственного госпиталя, пустить ему кровь, и я видел, как он завертывал бутылочку в золотую бума1у. Потом в один прекрасный день профессор смыл с лица мази и краски, сжег остатки «Плейбоев» и четыре дня флегматично курил трубку на веранде дома Мваги. На пятый день нам позвонил Уабамоту, директор департамента капиталовложений. Разрешение на покупку компьютера было получено. Я не верил своим ушам. Профессор на все вопросы отвечал только слабой улыбкой.

Программирование магии заняло более двух лет. У нас было много языковых затруднений, да и других трудностей хватало. Пришлось повозиться, например, с переводом заклинаний американских индейцев, записанных узелковым письмом «кипу», с ледово-снежными заклятьями курильских племен и эскимосов; двое программистов расхворались, как мне кажется, утомившись внеуниверситетскими занятиями, потому что групповое сожительство было в большой моде, но ходили слухи, что их болезнь — дело колдовского подполья, обеспокоенного превосходством Донды на их извечном поле деятельности. Кроме того, группа прогрессивной молодежи, прослышав что-то об акциях протеста, подложила в институт бомбу.

К счастью, взрыв разрушил только уборную на одном из этажей. Стоять ей не отремонтированной до конца света, потому что пустые кокосы, которые, по мысли одного рационализатора, должны были заменить поплавки в бачках, все время тонули. Я просил профессора, чтобы он употребил свое возросшее влияние и достал запасные части, но он сказал, что беспокоиться стоит только ради великой цели.

Жители нашего квартала раза два организовывали антидондовские демонстрации, опасаясь, что пуск компьютера обрушит лавину чар на университет, а заодно и на них, потому что колдовство может оказаться недостаточно точным. Профессор велел окружить здание высоким забором, на котором собственноручно нарисовал тотемические знаки, охраняющие от злых чар. Забор, насколько я помню, обошелся в четыре бочки самогона. Постепенно мы накопили в блоках памяти 490 миллиардов битов магических сведений, что в сварнетическом исчислении равнялось двумстам терагигамагемам. Машина, выполняя восемнадцать миллионов операций в секунду, работала три месяца без перерыва. Представитель «International Business Machines», инженер Джеффрис, присутствовавший при пуске машины, счел нас за сумасшедших, а то, что профессор установил блоки памяти на специальных прецезионных весах, выписанных из Швейцарии, побудило его к неуважительным замечаниям за спиной у Донды.

Программисты были ужасно расстроены и подавлены, когда компьютер после трех месяцев работы не заколдовал и муравья. Донда, однако, жил в неустанном напряженном ожидании, не отвечал ни на какие вопросы и каждый день проверял, как выглядит график, который рисовал самописец весов на бумаге, сматывавшейся с рулона. Самописец, разумеется, рисовал прямую линию. Она свидетельствовала, что компьютер не потяжелел и на микрон, да и с чего бы ему было изменяться? К концу третьего месяца профессор стал проявлять признаки депрессии. Уже по три, а то и по четыре раза в день он ходил в лабораторию, не отвечал на телефонные звонки и не прикасался к накопившейся корреспонденции. Вечером двенадцатого сентября, когда я уже собирался ложиться спать, он вдруг ворвался ко мне, бледный и потрясенный.

— Свершилось! — закричал он с порога. — Теперь уже точно!

Признаюсь, я испугался за его рассудок. Он сиял странной улыбкой.

— Свершилось! — повторил он еще несколько раз.

— Что свершилось? — закричал я наконец.

Он посмотрел на меня, словно очнувшись ото сна.

— Да, ты ведь ничего не знаешь. Он прибавил в весе одну сотую грамма. Эти проклятые весы малочувствительны. Если бы мне удалось достать весы получше, я бы все знал месяц назад, а может быть, и раньше.

— Кто прибавил в весе?

— Не кто, а что. Компьютер. Блоки памяти. Ты же знаешь, что материя и энергия имеют массу. Но информация — не материя и не энергия, однако она существует. А поэтому и она должна обладать массой. Я начал думать об этом, когда формулировал закон Донды. Ну что бы это означало: бесконечно большая информация действует непосредственно, без помощи какой-либо аппаратуры? Выходит, что вся масса информации найдет себе прямое и непосредственное применение. Я додумался до этого вывода, но не знал еще закона эквивалентности. Что ты на меня уставился? Это же просто: сколько весит информация? Для этого я должен был осуществить этот проект. И теперь я знаю. Машина стала тяжелее на одну сотую грамма. Столько весит введенная в нее информация. Понимаешь?

— Профессор, — пробормотал я, — а как же все эти чары, молитвы, заклинания, единицы ЧГС — чар на грамм и секунду?— Я замолчал, мне показалось, что Донда плачет. Его трясло, но это был всего лишь беззвучный смех. Профессор стряхнул пальцем с ресниц слезу.

— А что мне оставалось делать? — сказал он вдруг спокойно.— Пойми: информация имеет массу, любая информация, какая угодно. Смысл ее не имеет никакого значения. Атомы остаются атомами, независимо от того, находятся ли они в камне или в моей голове. Информация весома, но масса ее неслыханно мала. Сведения целой энциклопедии весят около миллиграмма. Поэтому мне понадобился такой компьютер. Но подумай, кто бы мне его дал? Компьютер за одиннадцать миллионов на полгода, чтобы заполнять его чепухой, бессмыслицей, вздором, чем попало?