Станислав Лем - Собрание сочинений в 10 томах. Том 7. Звездные дневники Ийона Тихого. Из воспоминаний Ийона Тихого

Я попытался возразить и вынужден был при этом повысить голос, потому что приближался срок пуска большого завода семейных вертолетов и в ожидании этих прекрасных машин народ Гурундувайю, сжав зубы, с упорством и страстью завязывал все необходимые для этого отношения: за стеной моей комнаты бурлила семья почтмейстера вместе с созванными чиновниками, монтерами, продавщицами, и по нарастающему шуму можно было оценить тягу этих достойных людей к моторизации.

Профессор вынул из заднего кармана брюк фляжку

«Белой лошади» и, наливая виски в стакан, сказал:

— Ты опять не прав. Даже приняв мои выводы, научный мир был бы вынужден их проверить. Они засели бы за свои компьютеры и, собрав необходимую информацию, только приблизили бы конец.

— Что же делать? — закричал я в отчаянии.

Профессор запрокинул голову, допил виски из горлышка, выбросил пустую фляжку в окно и, глядя в стену, за которой бушевали страсти, ответил:

— Спать...

Я пишу снова, намочив ладонь кокосовым молоком, потому что руку сводит судорога. Марамоту говорит, что в этом году период дождей будет ранний и долгий. Я все еще в одиночестве с тех пор, как профессор отправился в Лумилию за табаком для трубки. Я бы сейчас почитал даже старую газету, но здесь у меня только мешок книг по компьютерам и программированию. Я нашел его в джунглях, когда искал бататы. Конечно же, остались только гнилые— хорошие, как обычно, сожрали обезьяны. Побывал я и около прежнего моего жилища. Горилла, хотя еще больше расхворалась, но внутрь меня не пустила. Я думаю, что этот мешок с книгами служил балластом большого оранжевого шара с надписью «Drink Соке», который пролетел месяц назад над джунглями в южном направлении. Очевидно, сейчас путешествуют на воздушных шарах. На дне мешка я нашел прошлогодний «Плейбой», и за разглядыванием его меня застал Марамоту. Он очень обрадовался — наготу он считает проявлением приличия, и снимки обнаженной натуры для него — признак возвращения к старым добрым обычаям. Я как-то не подумал, что в детстве он ходил нагишом вместе со всей семьей, а все эти мини и макси, в которые стали потом наряжаться черные красавицы, должны были ему представляться разнузданно непристойными. Он спросил у меня, что происходит в мире, но я ничего не мог сказать, потому что у транзистора сели батареи.

Пока приемник работал, я слушал его целыми днями. Катастрофа произошла в точности так, как это предсказал профессор. Сильнее всего она дала себя знать в развитых странах. Сколько библиотек было компьютеризировано в последнем десятилетии! И вдруг с лент, с кристаллов, с ферритовых пластин, криотронов в долю секунды испарился океан мудрости. Я вслушивался в задыхающиеся голоса дикторов. Падение не для всех было одинаково

болезненным: кто выше влез по лестнице прогресса, тот чувствительнее с нее свалился*

В третьем мире после короткого шока наступила эйфория. Не нужно было, выбиваясь из сил, гнаться за передовыми, лезть вон из штанов и тростниковых юбочек, урбанизироваться, индустриализироваться, а особенно компьютеризироваться, и жизнь, которая раньше была нашпигована комиссиями, футурологами, пушками, очистными сооружениями и границами, вдруг расползлась в приятное болотце, в теплую монотонность вечной сиесты. И кокосы можно было теперь легко достать, а еще год назад они были недосягаемы— экспортный товар! И войска как-то сами собой разбрелись, так что в джунглях я часто натыкался на брошенные противогазы, комбинезоны, ранцы, мортиры, обросшие лианами. Раз ночью я проснулся от взрыва и подумал, что это наконец горилла, но оказалось, что павианы нашли ящик запалов.

А в Лумилии негритянки, не сдерживая стонов удовлетворения, избавились от лакированных туфель и дамских брюк, в которых было чертовски жарко; группового секса как не бывало, во-первых, потому что не будет вертолетов (фабрика должна была работать под контролем компьютеров), во-вторых, нет бензина (заводы тоже были автоматическими), а в-третьих, никому никуда не надо ехать, да и зачем? Теперь никто не стыдится называть массовый туризм «безумием белого человека». Как тихо, должно быть, сейчас в Лумилии...

По правде говоря, эта катастрофа оказалась вовсе не таким уж злом. Теперь, даже если бы кто-нибудь встал на голову, все равно через час он не будет в Лондоне, через два в Бангкоке, а через три— в Мельбурне. Ну, не будет— и что из этого? Конечно, обанкротилась масса фирм. IBM, например, как говорят, выпускает теперь таблички и номерки, но, может быть, это только анекдот. Нет стратегических компьютеров, самонаводящихся головок, цифровых машин, нет войны подводной, наземной и орбитальной. Информационные агентства объявили о банкротстве, биржи залихорадило, четырнадцатого октября на Пятой авеню бизнесмены выскакивали из окон так густо, что сталкивались в воздухе.

Перепутались все расписания поездов и самолетов, заказы номеров в отелях. Уже никому в метрополиях не приходится раздумывать, полететь ли ему, например, на Корсику, или поехать на автомобиле, или нанять через компьютер машину на месте, а может быть, в три дня объехать Турцию, Месопотамию, Антильские острова и Мозамбик с Грецией в придачу.

Интересно, кто делает эти шары? Наверное, какие-нибудь кустари. У последнего шара, который я наблюдал в бинокль до того, как у меня его забрала обезьяна, сетка была сплетена из удивительно коротких шнурков, вроде ботиночных,— может быть, в Европе тоже стали ходить босиком? Наверное, длинные шнуры тоже плелись под наблюдением компьютеров. Страшно сказать, но я своими ушами слышал, прежде чем радио замолчало, что уже нет доллара. Издох, бедняжка... Жаль только, что не довелось вблизи наблюдать Переломный Момент.

Представляю себе— слабый блеск и треск— и машинная память в мгновение ока стала пуста, как мозг новорожденного, а из информации, ставшей материей, неожиданно образовался маленький Космосик, Вселенчик, Мирозданчик — и так в комочек атомного праха превратились знания, накопленные веками. Из радиопередач я узнал, как выглядит этот Микрокосмос, малюсенький и замкнутый так, что нет возможности в него проникнуть. С точки зрения нашей физики он, кажется, представлял собой особый вид пустоты, а именно: «Пустоту Равноплотную Полностью Непроницаемую». Он не поглощает света, его невозможно растянуть, сжать, разбить, вылущить, потому что он находится вне нашей Вселенной, хотя вроде и внутри ее. Свет соскальзывает по его овальным краям, его обтекают любые ускоренные частицы, и хотя трудно себе это представить, но авторитеты утверждают, что оный, как его называет Донда, Космососунок является вселенной, во всем равной нашей, то есть содержит в себе туманности, галактики, звездные скопления, а может быть, уже и планеты с развивающейся жизнью. Тем самым можно сказать, что люди повторили феномен Творения, правда совершенно того не желая, ибо меньше всего стремились к такому результату.