Тим Леббон - Конг: Остров Черепа

Земля содрогнулась от тяжкого удара, больно отдавшегося в локтях и коленях. По воде пробежала рябь. Расплескав воду, Чепмен замер и затаил дух.

«Что за чер…»

Еще удар, ближе – и сверху упала тень, полностью, словно при затмении, заслонившая солнце. Поверхность озерца вновь подернулась рябью, а когда рябь улеглась, Чепмен увидел, кто возвышается за его спиной, точно гора.

«Та самая тварь!»

Сердце на миг замерло и пустилось вразнос. Земля вновь вздрогнула. Чуть повернув голову, он увидел гигантскую гориллу, опустившуюся на колени у берега озера меньше, чем в сотне футов от него.

«Увидит, узнает, сожрет и…»

Чепмен сделал медленный глубокий вдох, стараясь взять себя в руки. Зверь еще не видел его. Огромный валун, возле которого сидел человек, загораживал его почти целиком. Значит, шанс еще есть. Только не двигаться и не шуметь…

Зачерпнув со дна озерца огромную пригоршню ила пополам с водой, горилла приложила ил к огромной рваной ране на предплечье. Чепмен застыл от изумления и взглянул на собственное предплечье – на рану, не дававшую ему покоя. Он был глубоко потрясен.

«Это же мы его так», – подумал он, в первый раз с момента прилета увидев в этом звере не чудовище, не врага, а нечто иное.

Горилла замерла и вдруг взглянула прямо на него. Взгляд ее изменился. Сморщившись, она громко потянула носом воздух, протянула вперед вымазанную илом руку, направилась к Чепмену, потянулась через его валун…

…и резко погрузила руку в озеро по самый локоть.

Поднятая волна окатила берег. Воспользовавшись представившимся случаем, Чепмен подался назад и вжался в камень в отчаянной надежде, что валун может послужить ему защитой.

А зверь уже тащил из озера огромное щупальце, крепко сжав его в кулаке. Щупальце извивалось, его присоски пульсировали, сжимаясь и разжимаясь на открытом воздухе. Вода всколыхнулась – и новые щупальца выхлестнули из глубины наружу, оплетая предплечье гориллы. Тогда она поднялась во весь рост и изо всех сил потянула противника к себе.

Из воды показался кальмар – воистину гигантский; куда больше, чем Чепнему когда-либо приходилось видеть. Да что там, он и не слышал о таких! От кончиков щупальцев до кончика хвоста в нем насчитывалось, вероятно, футов восемьдесят. Сила кальмара оказалась под стать размерам. Несколько его щупальцев цеплялись за что-то в глубине озера, а горилла, пыхтя, тянула остальные к себе, стараясь вытащить врага из воды. Бурлящая вода потемнела – кальмар выпустил струю густо-черных чернил. Их брызги достигли берега и окатили Чепмена с ног до головы. Вонючая вязкая жидкость, облепившая одежду, оказалась тяжелой, будто деготь.

Одно из щупальцев хлестнуло по валуну, за которым прятался Чепмен. Даже самый его кончик оказался толщиной с предплечье вертолетчика. Этот-то кончик и опустился ему прямо на ноги. От резкой боли Чепмен вскрикнул, но его голос совершенно потерялся в шуме битвы двух исполинов, вскоре сменившемся тошнотворным хрустом. Рискнув выглянуть из-за валуна, Чепмен увидел, как горилла вгрызается в голову кальмара. Кожа моллюска лопнула, и голова его взорвалась, обдав все вокруг омерзительной слизью, обрызгавшей шкуру гориллы и растекшейся по поверхности озера толстой пленкой.

Съежившись за валуном, Чепмен ждал, когда же все это кончится. Тихонько постанывая, он вслушивался в чавканье гигантских челюстей. Кончик щупальца, упавший ему на ноги, обмяк, а потом вдруг резко отдернулся и исчез. Обед огромной гориллы шел к концу.

Чепмен посидел за камнем еще немного, прислушиваясь к чавканью и причмокиванию, эхом разносившемуся над озером. Кровь и чернила моллюска расплылись по поверхности воды, словно разлитая нефть. Вскоре вокруг вновь воцарился мир и покой. Летчик снова рискнул высунуться из-за валуна. Там, за валуном, не оказалось никого: и кальмар и горилла исчезли без следа, как будто их здесь и не было.

– Вот дерьмо-то, – пробормотал Чепмен. – Вот дерьмо…

Ему уже не хотелось ничего – только бы вернуться к разбившемуся «Си Стэллиону».

Уивер уже начала сомневаться, что захватила с собой достаточно пленки. Она предпочитала ленты по тридцать шесть кадров и уже истратила шесть штук. Осталось максимум восемь. А по пути от реки к деревне открывались такие картины, что восемь пленок по тридцать шесть кадров можно было заполнить в один миг.

Во-первых, жители деревни. Все они носили разноцветные одежды, раскрашенные и расшитые так, чтобы ткань сливалась с определенным фоном. Одни носили оттенки джунглей, другие – бледные, под камень, третьи – грязные, илистые цвета местных водоемов. Мужчины и женщины одевались одинаково, да и во всем остальном, похоже, были равны. Какой бы ни была местная иерархия, положение в ней явно не зависело от пола. Дети играли и бегали по улицам, как и положено детям, но и их лица и обнаженные тела были испятнаны камуфляжной раскраской.

Не менее удивительной была и сама деревня. Постройки, поднятые на сваях выше уровня возможных наводнений, ей встречались и во Вьетнаме, но местная архитектура была намного сложнее и основательнее. Сваи, прочные столбы из бревен и камня, выдерживали дома в несколько этажей, пристроенные к стволам высоких, вполне возможно, тысячелетних деревьев. Жилища островитян были сплошь покрыты вязью из ярких черт, складывавшихся в узоры, на фоне которых любой из туземцев, встав неподвижно, делался совершенно неразличимым. Возможно, каждая семья в деревне имела фамильные узоры и цвета…

Уивер щелкала затвором, и камера послушно фиксировала на пленке виды и лица. Жители деревни не реагировали на направленный в их сторону объектив никак – не принимали картинных поз, но и не отворачивались в раздражении. Они просто относились к камере как к еще одному чужеземцу. Внешне они вообще не выказывали никакой реакции на что бы то ни было. Что у них на уме – оставалось только гадать.

А за деревней, в глубине долины, возвышалась стена.

Эта стена была больше и выше всех прочих построек на острове. Циклопическое сооружение из камня и дерева надежно перегораживало долину от края до края. Оно напоминало Уивер высокую плотину – разве что, в отличие от плотины, было полностью вертикальным. Стена была сложена из огромных глыб тесаного камня, укрепленных рядами бревен в двух самых высоких местах. Заостренные бревна, выставленные наружу сквозь гнезда между глыбами, довершали образ могучей и неприступной крепости.

Вся поверхность стены была расписана теми же причудливыми орнаментами, что и дома островитян. Орнамент явно предназначался не для маскировки – должно быть, он имел какое-то церемониальное значение или был связан с местными суевериями.