Владимир Колотенко - Стена плача

- Да, - только и слышалось, - да, да...

Взгляд его блуждал по нашим головам, он слушал нас, но не слышал.

- Да.

Он искал слова, которые могут вместить и выразить все наши мысли.

- Да.

Он ни разу не кивнул в знак согласия с говорившим. На его лице аристократа маской сердечной приветливости и простоты застыла полуулыбка неприкаянного. Когда тишина наконец пришла, Лесик выждал еще минуту (вдруг кто-то не успел все сказать), теперь и тишина заждалась, и мы услышали его покашливание. Потом он сказал просто, что вот, мол, мы все сделали для себя свое открытие, открыли себя в себе, нашли там в самом себе то самое главное, ради чего все эти годы жили и ждали. Ему не нужно было одевать свои мысли в изящные и высокопарные слова. Он сказал:

- Сегодня мы открываем новую эру!..

Никто не проронил ни слова, все знали, что так оно и есть. Мы настолько были уверены в успехе, что давно свыклись с мыслью о новой точке отсчета на циферблате истории. Мы не просто надеялись на успех, мы прожили его в мыслях час за часом, минута за минутой, пробежались с ним рядом, прощупали каждое зернышко, каждый его высверк, переспали с ним и крепко ухватили его за хвост.

- Никто не может упрекнуть меня в неискренности моих слов и моего знания каждого из вас. Ведь вы доверяете мне и моим профессиональным качествам. Мир науки легко обмануть, его можно убедить, усыпить, профанировать... Вас обмануть - невозможно.

Я не знал, зачем он так упирает на искренность и поет нам дифирамбы. Я думаю, среди нас не найдется ни одного, кого бы можно было уличить в неискренности. Жора, Юра, Аня, я, Наталья, Ната, Тамара, Юля, Стас, Вит - все мы впряжены в телегу перемен, и с абсолютно чистыми намерениями и помыслами тянем каждый свою лямку в попытке стащить Небо на Землю. И

Ушков с нами! Это факт! Как же он без нас? И Васька, и Васька Тамаров! И Женька, Женька! Как же без Женьки?! Да весь мир с нами, весь люд, как только узнает, куда мы едем, тотчас спешит к нам приклеиться, прилепиться, впрыгнуть в наш воз, хоть на подножку.

Лёсик ещё что-то говорил, мы слушали...

- ... и вот этот-то Тутмос, - говорил Лёсик, - позволил себе...

Я слушал, закрыв глаза, лениво развалившись в кресле...

Я вдруг ясно увидел: Тутмос... Он стоял в двух шагах... Я мог до него дотянуться рукой... Наконец-то он встретил её на празднике... Она восседала рядом со своим Эхнатоном. Лучи восходящего солнца ещё ярче подчёркивали её природную грацию: открытые руки, плечи, шея, поворот головы... Искусный макияж слегка разрумянил щёки, а тени делали её светло-карие с изумрудными крапинками глаза ещё выразительней, глаза, от взгляда которых нельзя было ни спрятаться, ни прикрыться...

Неужели Бог расслышал меня, думал он, неужто мне удастся...

Перед ним было само божество!

Он уже закончил усыпальницу, над которой работал целых два разлива Нила и теперь... Что ж, если Богу будет угодно, думал он, и он подарит мне такую возможность... Он уже был хорошо осведомлён, как царица мечтает о том, чтобы её земной путь, земной, не небесный, был увенчан... Был долог, красив и полон, и чтобы потомки говорили о ней с восхищением, как теперь говорят о прабабке её мужа - великой Хатшепсут. И тогда, мечтала Нефертити, её с радостью после ухода примет в царство своё сам Осирис.

Я видел его глаза, когда она едва заметно кивнула ему...

Тутмос своего дождался - она согласилась! Да, она дала свое царское согласие позировать Тутмосу... И он уже давно раздобыл самый лучший для этого розовый гранит! Он даже во сне ваял её тонкие черты, и каждый день, каждый час мысленно вычерчивал каждую линию, каждый извив этого божественного тела и чела...

Каждый завиток этих пряных волос...

Солнце уже качнулось к закату, когда Тутмос впервые коснулся её лица: он искал ракурс... Безымянным пальцем левой руки он слегка приподнял её подбородок - вот ... вот так... Ему не нужен был ни тот поворот головы, ни тот угол наклона, о которых из уст в уста уже кочевали легенды... Тутмос жаждал лишь одного - шеи! Высветить и увековечить! Он, признанный мастер своего дела, изучивший и воплотивший в своих работах знания и опыт своих учителей, был не только поражён совершенством этого божьего творения, он был просто ошеломлён!

Он видел и не такие глаза...

Но эта шея...

Он знал и не такие губы...

Но эта шея...

И этот... выпятившийся, как дыня и белый, как яйцо страуса, гордый затылок - свидетельство её принадлежности к сонму богинь!

Три дня и три ночи он, что называется, месил свою глину, и ещё три дня и три ночи его робкие пальцы правили и подправляли, час от часу смелея и набираясь воли и силы, и смелости и ещё смелости, и лишь утром седьмого дня они взяли резец... Первая крошка розового гранита упала на холодный мрамор пола с первым лучом Солнца - Амон был с ним...

Это были те редкие часы счастья, когда он не знал под ногами земли...

Но и муки, и муки... Он никак не решался и когда всё-таки решился - одним точным ударом молотка обкорнал этот ненавистный затылок: тюк! Кому нужна эта умничающая яйцеголовость! И эта царская ноша громко рухнула к его смелым ногам. Он даже пнул ее большим пальцем правой ноги - не путайся!.. Зачем миру знать о какой-то яйцеголовости его возлюбленной?! Он даже похвалил себя: тюк!.. Надо крепко знать природу камня, чтобы одним точным клюком волшебного молотка... Вот так - тюк!..

Затем были целые минуты цейтнота и абсолютного откровения... У него поднялась температура, волна экзальтации подхватила его и подобно цунами швыряла, как кошка мышку, как... Это был умопомрачительный катарсис, абсолютный оргазм...

Тутмос не помнил себя таким!

Это сумасшествие длилось ещё целые сутки.

Как только резец последним прикосновением подчеркнул призывную сладострастность нижней губы, Тутмос тот же час кончил: резец жалко звякнул о мрамор, а ваятель ничком осел в абсолютной прострации, как мешок, всем своим погрузневшим телом, распластавшись и замерев, точно дух его напрочь покинул тело...

Жар прошёл, но не проходила усталость.

Выхолощенный до полных пределов, Тутмос спал ещё трое суток, затем жадно ел, запивая сытную еду кислым красным вином, и снова спал... До здоровой усталости... Ото сна...

Венцом этого умопомрачения стала тень на стене, её тень... Тутмос даже не повернул головы в сторону своего творения. Он знал: оно совершенно! Такой шеи мир ещё не видел, не знал, это-то он знал наверное!

Он закрыл глаза...

Он наслышан был о чудесах трансмутации, он и сам владел этим искусством превращения металлов в золото и одухотворения камня, он ещё и слухом не слыхивал о Пигмалионе с его Галатеей, мир ещё был мертв для понимания этих превращений, а он уже знал... Знали его руки, его ум понимал: он умеет! Он то и жил только тем, чтобы розовый камень увековечил его мечту, и потом, даст Бог, он сможет при желании в любой момент жизни...