Александр Громов - Менуэт святого Витта, Властелин пустоты

Он опомнился слишком поздно. Оставалось всего три заряда. Целый год он не вынимал оружие из кобуры, отвечал отказом на надоедливые просьбы малышей подстрелить то или иное местное чудище, приучил себя не реагировать пальбой на суматоху, всякий раз возникавшую при атаке лагеря стаей вонючих гарпий, метящих в людей ядовитым пометом (много позднее Диего обнаружил в нем компоненты, выделяющие на свету вещество, близкое к фосгену); иногда он даже оставлял бластер в капитанской каюте — тогда это еще ничем ему не грозило. Но в тот день, когда пришел цалькат, «махер» при нем, по счастью, был.

Стефан не заметил, как зверь появился из леса, он услышал лишь глухой звук рухнувшего неподалеку дерева и в первый момент не связал его с опасностью. Деревья иногда падали сами собой. Кажется, раздался чей-то крик — короткий, потому что у кричавшего перехватило дыхание. Потом и Стефан увидел зверя. Доледниковая тварь, может быть последняя из уцелевших, нанесла детям первый и пока единственный визит.

На вид зверь был неуклюж и потешен. Будь он страшен, трагедии скорее всего не произошло бы — при появлении зверя ничего не стоило укрыться в донжоне. Но вялая громадина, низко несущая тупую бегемочью башку, слабо вязалась с обликом хищника.

Никто не побежал. И Стефан не догадался сразу взять «махер» на изготовку. Кто-то уже фыркал, прыскал в кулак: на боках твари густо торчали роговые пластины, длинные и радужные, как павлиньи перья, а пара плоских выростов на спине, также покрытых «перьями», до смешного напоминала щуплые цыплячьи крылышки. Пластины покачивались и гремели в такт дыханию чудища, по громадному телу пробегали радужные волны. Зверь по-птичьи клюнул мордой, затем, будто зевнув, обнажил черную влажную пасть и зубы, растущие даже на языке.

«Кецалькоатль!» — ахнул, падая на колени, Ансельмо. Сын воспитанника католической миссии, затерявшейся в сельве Гватемалы, истинно верил в Христа, сына Кецалькоатля, искупившего смертью грехи человеческие. И вот он увидел живого Кецалькоатля, явившегося с небес, чтобы спасти человечество еще раз…

Зверь глотнул. Отчаянно брыкая ногами, Ансельмо исчез. Жутко закричала Донна, и Людвиг кинулся бежать, а Стефан поднял обеими руками тяжелый «махер» и дважды разрядил его в тянущуюся к нему тупую морду. Пластины на боках зверя встали дыбом. Обугленная голова отскочила прочь, а туша рванулась вперед многотонным тараном, только теперь обнаружив свою истинную мощь. Лишенный головы, он вовсе не собирался умирать сразу, сделал еще несколько шагов, обратив Стефана в бегство, потом споткнулся, неуклюже заваливаясь набок, и скала дрогнула под тяжестью монстра. Последний заряд ушел на то, Чтобы рассечь брюхо и достать тело несчастного Ансельмо — почему-то верилось, что он еще жив… Запомнилось, что могилу пришлось долбить вручную, самого же Ансельмо мало-помалу стали забывать и в конце концов забыли. Осталось лишь название зверя, быстро упрощенное малышами — не каждый мог выговорить «кецалькоатль». А тушу цальката потом несколько дней рубили на части и топили в озере на корм водяному слону, который обосновался в воде у самого берега, жирел, делился, и в озере на время стало девять водяных слонов…

На десятой минуте Стефан выдернул разъем.

— Стоп, стоп! Вот и попался. Кто обещал, что во всем тексте не будет ни одного трупа?

— Это труп плюсквамперфектум. Он не считается.

То же, кстати, касается Астхик, Паулы и Иветт. Они, увы, в действии не участвуют. Печально, конечно…

— Зато достоверно?

— Не могу принять твой тон.

— Чистоплюй… Нет, вы посмотрите на этого типа! Не сочинитель, а карга с косой, и все ради достоверности. Достоверность ему подавай!

— А что, я разве ошибся?

— Не скажу.

— Значит, не очень-то и ошибся.

— Допустим, не очень… А вот объясни мне: отчего у тебя совсем нет пропавших без вести? За сорок-то лет? Чего проще: потопал этакий сорокапятилетний парнишка в лес по дрова, а там, конечно, местный серый волк, а? Поиски, организованные Стефаном, прочесывание леса, ауканье результатов, естественно, не дают… По-твоему, такое событие невозможно?

— Очень возможно. Но я думаю, что этого не было.

— Это почему?

— Мне так кажется. Угадал?

— Ну угадал… Случайно, конечно. Или по моему тону?

— По тону.

— Усек. Тогда замолкаю.

— Давно пора.

Для Джекоба тьма и свет сменялись беспорядочно. Чаще была тьма. Свет появлялся неожиданно и всегда резко бил в глаза. Его тело начинало шевелиться в неподатливом коконе, а рот издавать бессмысленные звуки. Прошло много, очень много сменяющихся циклов света и тьмы, прежде чем он научился предсказывать их последовательность и даже угадывать, как долго они продлятся. Он редко ошибался.

Свет всегда означал появление великанов. Чаще великан приходил один, иногда их являлось несколько. Джекоб знал, когда его будут кормить, а когда нет. Добрая великанша подносила к его рту податливый колпачок, из которого текла сладкая белая кашица, он мусолил мякоть деснами, сосал, глотал, пил. Случалось, пище предшествовала смена кокона. Это вызывало раздражение, и он протестовал.

Его мир был велик, но имел вполне конкретные очертания. Сверху находился источник света в виде цветных квадратов, послушных приказам великанов. Эта граница проходила сравнительно близко — всего в двух ростах самого крупного из великанов и не более чем в шести ростах самого Джекоба. Он понял это давным-давно, еще тогда, когда учился считать, рассматривая свои пальцы. Он подсчитал также количество квадратов того или иного цвета на верхней границе мира. Ее он видел чаще других, потому что почти всегда лежал на спине, лицом вверх. Нижняя граница его не интересовала вовсе.

Владения Джекоба были лишь малой частью его вселенной. Когда кокон бывал неплотен, Джекобу удавалось выбраться из него и обойти их от края до края. Правда, это всегда требовало много сил: владения были обширны и назывались словом «кровать». На такой кровати вполне мог бы спать великан.

Сколько Джекоб себя помнил, он понимал язык великанов. Так он услышал, что существуют и другие миры, называемые «каютами», «блоками», «палубами» и скоро постиг существование Большого мира, вместилища множества малых, одни из которых были похожи на его мир, а другие нет. Память сохранила воспоминание об одном из таких внутренних миров, который был светлым, просторным и назывался «медотсек». Труднее оказалось принять ограниченность Большого мира — Джекоб помнил потрясение, испытанное им, когда узнал о существовании еще одного, пожалуй, самого огромного, Внешнего мира, наделенного особыми и таинственными свойствами. Из разговора великанов он понял, что уже однажды побывал в нем, но это произошло, когда ему было всего три месяца от роду, и Джекоб, конечно, ничего не помнил. В конце концов он смирился с существованием Внешнего мира, приняв его как должное. Почему бы нет? Мать он совсем не помнил, но знал о ее существовании в прошлом.