Александра Ковалевская - Война Моря и Суши

— Но не был удовлетворён даже частично, — наступал аналитик, тщательно скрывая внутреннее беспокойство:

— Если дело только в высокой степени секретности, то я готов хранить без разглашения, — он поспешно отозвался стандартной фразой, означавшей, что нечто неординарное останется при нём до тех пор, пока этого требуют интересы общества.

И смутился собственных слов так, что побагровели уши, бисер холодного пота выступил на висках и спазм помешал вздохнуть.

«Ты уже выдал то, что не подлежало разглашению!»

В нём взыграло мужское самолюбие.

Если за рухнувшей карьерой ставят крест на его статусе, он примет удар судьбы с достоинством, как боевой офицер.

Чиновник миролюбиво кивнул.

Во взгляде этого человека Арт не прочёл неодобрения. Наоборот, профессор с уважением окинул взглядом осанистую фигуру перед собой: длинная хакама и короткий, в талию, пиджак придавали силуэту аналитика, широкого в плечах и узкого в бёдрах, совершенную форму песочных часов.

Профессор мягко, но раздельно и отчётливо, нажимая на каждое слово, произнёс:

— Вы и Марк Эйджи являетесь симбиотами. Слабые симбиотические связи в последнем поколении подводников стали наблюдаться всё чаще. Но у вас и вашего друга эти связи очень плотные. Правополушарные маркеры слишком подобные, левые содержат несколько абсолютно идентичных микрозон. Нам ещё предстоит разобраться в этом феномене. Поэтому, и только поэтому, сэр Валевский, вам нельзя доверить информацию о симбиоте: возможны непредсказуемые последствия, вплоть до маниакальных идей и пограничных состояний. Так будет лучше для вас и для вашего эмоционального двойника.

Поверьте, Марк Эйджи остаётся гражданином Моря, и все законы для граждан Моря распространяются и на Марка Эйджи. Ситуация безупречно контролируется. Нарушений нет и быть не может.

Такого Арт не ожидал.

Это был конец.

Потрясение стало настолько сильным, что Валевский дал поместить себя на больничную койку. Лично для него поиски Марка сделались невозможными.

Оставалось надеяться на то, что информация сама найдёт себе дорогу.

Отношения с Зелмой-Даугавой не стали продолжением их короткого романа. Встречи двух старых знакомых, одиноких и объединённых общими воспоминаниями — не более.

Они мало говорили, но визиты друг к другу приносили хоть какое-то облегчение.

Оба: и он, и она, стали частыми гостями у Анны Эйджи, но являлись только поодиночке. Единственный совместный визит Валевского и Зелмы Вилкат вызвал ярость матери инсуба, обвинившей Арта в том, что он украл у сына всё: свободу, девушку а, может, даже жизнь.

Анна Эйджи красилась ещё более ярко и с ещё большим рвением пыталась победить возраст, оставивший и на неувядающей леди свои отметины…

У Зелмы Валевскому было удобно скрываться от публики и журналистов, не лезших в личное, — к счастью, у подводников закон к этому строг. И Арт пользовался возможностью просто развалиться в кресле, пока работает за планшетом хозяйка маленькой квартиры со стенами, изображающими коралловый риф под водой. Объёмные барельефные рыбы скользили по жемчужно-серой поверхности стены, шевелились, затаившись в жгутах фантастических водорослей. Стены меняли цвет в зависимости от времени суток.

Тёмные глаза Зелмы прикрывали подвижные веки, глаза казались узкими и неестественно длинными. Валевский находил их выражение диким. Странно, как он раньше не замечал?.. Эта женщина лишь однажды позволила себе быть необузданной, и он повёлся, и уступил. Но нельзя дважды войти в одну реку: прежнего чувства не было. Наоборот, закончилось всё каким-то отупением; обоих терзала смутная, но ощутимая вина перед канувшим в безвестность Эйджи. Инсуб оставался им дорог, каждому по-своему. Вот, пожалуй, главная причина встреч этой пары — вместе легче было пережить утрату.

…Валевский постоянно вспоминал лицо аргентинской певицы, её открытый в пении рот со слегка трепещущими от сдерживаемого чувства свежими и полнокровными губами. Ему хотелось видеть эту женщину снова, снова вдохнуть аромат её духов, и мягкий запах головки ребёнка, которого держал на руках… Он буквально разрывался от противоречивых желаний, мешавших планировать будущее.

…Ближе к ночи в его квартире на виде-о возникло бледное лицо Зелмы-Даугавы:

— «Волной, гонимой бурями, явись!» — таинственно произнесла она, и цитата из модной поэмы прозвучала зловеще.

Она хотела сообщить что-то важное. Нужно было встретиться.

Арт вошёл в скоростной лифт, и через бесчисленное количество этажей и улиц-тоннелей, через миракль просторной панорамы Союза, пробивая энергетические мембраны ложных изображений перспектив улиц, прибыл в новострой: в восточный сектор расширявшегося столичного рифа, отвоёвывавшего всё новые площади у бездны.

Привычно отыскал дверь Зелмы.

Оставалось ещё немного времени до возвращения хозяйки.

Валевский почувствовал, что тревожится и голоден, или наоборот, голоден и потому взвинчен, и спустился в ближайшее кафе. Там заказал суп минестроне, но без фенхеля, — для Зелмы, и руллы, всё в термопосуде. Опустил в пакет бульонные чашки. Он любил руллы за изысканность упаковки, за прилагавшиеся к ним салфетки, ножи и фигурные ложки: всю ту церемонность, с которой полагалось поедать кушанье, напоминающее большие пельмени с пряной начинкой, и отлично дополнявшие вкус пюреобразного густого супа с плавающими цветными звёздочками овощей.

Задержался, чтобы подождать заказ: минестроне без фенхеля должен был придти из северо-западного сектора «Атлантик», а это занимало чуть больше времени. Арт посмотрел на витрину, соблазнился пышными свежими пирогами с начинкой, прихватил каждого по куску, рассчитался своей карточкой и поднялся в квартиру.

Зелма ещё не вернулась.

На его запрос пришёл ответ: «Ужинай без меня».

Понятно: видеофон подал изображение Валевского на входе с упаковкой от «Гурмана».

К тому времени, когда явилась Зелма, Арт был сыт и предложил ей содержимое пакета. Зелма отказалась. Ей было не до еды.

— Тебя показывают по всем уличным виде-о в вечерних новостях, сказала она и добавила:

— Да, теперь понимаю, почему герой должен быть один.

Тёмными мудрыми глазами глянула на Валевского.

— Герой должен быть один… — откуда фраза? — отозвался тот.

— Так назвали свою книгу два соавтора из двадцатого века, Олди, — создатели нео-легенд. У Геракла, заявили они, был брат-близнец, на пару с которым он совершал свои подвиги.

— …герой должен быть один… — с горечью повторил Валевский.

Внутри натянулась тонкая струна, лицо полыхнуло жаром, он взорвался:

— Да я проклинаю свою славу миротворца! Это я, я виноват во всём, что случилось с Марком, я подставил его! Нужно было пометить своим именем информацию из архива, принять всю вину на себя, а не выжидать в глупой и трусливой надежде!..