Антология мировой фантастики. Том 2. Путешествия во времени

Судя по обстановке, этот отдел был посвящен естественной истории, но все в нем изменилось до неузнаваемости. Несколько съежившихся и почерневших останков того, что было чучелами зверей, высохшие коконы в банках, некогда заполненных спиртом, темная пыль, оставшаяся от засушенных растений, — вот и все, что я здесь нашел! Я пожалел об этом; было бы интересно проследить медленные, терпеливые усилия, благодаря которым была достигнута полная победа над живой природой. Затем мы попали в огромную, но очень плохо освещенную галерею, ее пол постепенно понижался, хотя и под небольшим углом, с того конца, где мы стояли. С потолка свешивались белые шары; некоторые из них были треснутыми или разбитыми вдребезги, и у меня невольно возникла мысль, что это помещение когда-то освещалось искусственным светом. Тут я почувствовал себя в своей стихии, потому что по обе стороны от меня поднимались остовы огромных машин, по большей части сильно поврежденные и поломанные; некоторые, однако, были еще сравнительно целы. Вы знаете, у меня слабость к машинам; мне захотелось подольше остаться здесь, тем более что многое поразило меня новизной и непонятностью. Я мог строить лишь самые неопределенные догадки относительно целей, которым они служили. Мне казалось, что если я разрешу загадку их предназначения, то найду могущественное оружие для борьбы с морлоками.

Вдруг Уина прижалась ко мне. Это было так неожиданно, что я был просто потрясен. Если бы не она, я, по всей вероятности, не обратил бы внимания на покатость пола. Конец галереи, откуда я вошел, поднимался довольно высоко над землей и освещался через немногие узкие окна. Однако по мере того, как мы шли дальше, склон холма подступил к окнам, постепенно заслонив их, так что наконец осталась только щель, как в Лондоне в полуподвалах, и через нее просачивалась лишь едва заметная полоска света. Я медленно шел вперед, с любопытством рассматривая машины, и это занятие совершенно поглотило меня. Поэтому я не заметил постепенного ослабления света, пока наконец возрастающий страх Уины не привлек моего внимания. Только тогда я заметил, что галерея уходит в непроглядную темноту. Остановившись в нерешительности и осмотревшись вокруг, я увидел, что слой пыли здесь был тоньше и лежал неровно. Еще дальше, в темноте, на пыльном полу как будто виднелись небольшие узкие следы. Я почувствовал, что морлоки находятся где-то поблизости и решил, что даром теряю время на осмотр машин. Уже перевалило далеко за полдень, а я все еще не имел оружия, убежища и средств для добывания огня. Вдруг далеко в глубине темной галереи я услышал тот же особенный шорох, тот же странный шум, что и тогда, в глубине колодца.

Я взял Уину за руку. Но внезапно мне в голову пришла новая мысль, я оставил Уину и направился к машине, из которой торчал рычаг, вроде тех, что употребляются на железнодорожных стрел­ках. Взобравшись на подставку и ухватившись обеими руками за рычаг, я навалился на него. Уина, оставшись одна в проходе, принялась хныкать. Я рассчитал правильно: рычаг сломался после минутного усилия, и я вернулся к Уине с палицей в руке, достаточно надежной, чтобы проломить череп любому морлоку, попавшемуся нам на пути. А мне ужасно хотелось убить хотя бы одного! Быть может, вам это желание уничтожить одного из наших потомков покажется бесчеловечным. Но к этим отвратительным существам невозможно было относиться по-человечески. Только мое нежелание оставить Уину и уверенность, что может пострадать Машина Времени, если я вздумаю удовлетворять свою жажду убийства, удержали меня от попытки тотчас же спуститься по галерее вниз и начать истребление копошившихся там тварей.

И вот, держа палицу в правой руке, а левой обнимая Уину, я вышел из этой галереи и направился в другую — с виду еще большую, — которую я сначала принял за военную часовню с изорванными знаменами. Однако скоро в этих коричневых и черных, будто обгорелых лоскутьях, которые висели по стенам, я узнал остатки истлевших книг. Они давно рассыпались на куски, в них не осталось даже следов букв. Лишь кое-где валялись покоробившиеся корешки и треснувшие металлические застежки, достаточно красноречиво свидетельствовавшие о своем назначении. Будь я писателем, при виде всего этого я, возможно, пустился бы философствовать о тщете всякого честолюбия. Но меня всего сильнее поразила потеря колоссального труда, о которой говорили эти груды истлевшей бумаги. Должен сознаться, что в ту минуту я вспомнил о журнале “Философские записки” и о своих собственных семнадцати статьях по оптике.

Поднявшись по широкой лестнице, мы попали в новое помещение, которое было некогда отделом прикладной химии. У меня была надежда найти здесь что-нибудь полезное. За исключением одного угла, где обвалилась крыша, галерея прекрасно сохранилась. Я подходил к каждой уцелевшей витрине. Наконец в одной из них, закупоренной воистину герметически, я нашел коробку спи­чек. Горя от нетерпения, я испробовал одну из них. Спички оказались вполне пригодными: они даже не отсырели. Я повернулся к Уине. “Танцуй!” — воскликнул я на ее языке. Теперь у нас было оружие против существ, которых мы так боялись. И вот в этом заброшенном музее, на густом ковре пыли, к величайшему восторгу Уины я принялся исполнять замысловатый танец, весело насвистывая песенку “Шотландия”. Это был частью канкан, частью полонез, частью вальс и частью мое собственное изобретение. Вы же знаете, что я действительно изобретателен.

Эта коробка спичек, сохранившаяся в течение стольких лет вопреки разрушительному действию времени, была необычайной и счастливой случайностью. К своему удивлению, я сделал еще одну неожиданную находку — камфору. Я нашел ее в запечатанной банке, которую, как я думаю, случайно закупорили герметически. Сначала я принял вещество за парафин и разбил банку. Но запах камфоры не оставлял никаких сомнений. Среди общего разрушения это летучее вещество пережило, возможно, многие тысячи столетий. Она напомнила мне об одном рисунке, сделанном чернилами, приготовленными из ископаемого белемнита, погибшего и ставшего окаменелостью миллионы лет тому назад. Я хотел было выбросить камфору, как вдруг вспомнил, что она легко воспламеняется и горит ярким пламенем, так что из нее можно сделать отличную свечку. Я положил камфору в карман. Зато я нигде не нашел взрывчатых веществ или каких-либо других средств, чтобы взломать бронзовые двери. Железный рычаг был пока что самым полезным орудием, на которое я здесь наткнулся. Тем не менее я вышел из галереи воодушевленным.

Не могу пересказать всего, что я увидел за этот долгий день. Пришлось бы сильно напрягать память, чтобы по порядку рассказать обо всем. Помню галерею со ржавым оружием и свои размышления: не выбрать ли мне топор или саблю вместо железного рычага? Но я не мог унести и то и другое, а железный лом был более пригоден для штурма бронзовых дверей. Я видел множество ружей, пистолетов и винтовок. Почти все они были изъедены ржавчиной, хотя некоторые, сделанные из какого-то неизвестного металла, отлично сохранились. Однако патроны и порох давно рассыпались в пыль. Один угол галереи был совершенно разрушен; вероятно, это произошло в результате взрыва экспонатов. В другом месте оказалась большая коллекция идолов: полинезийских, мексиканских, греческих, финикийских, — короче собранных со всех концов земли. И здесь, уступив непреодолимому желанию, я написал свое имя на носу каменного уродца из Южной Америки, особенно меня поразившего.