Андрей Курков - Сказание об истинно народном контролере (География одиночного выстрела - 1)

- Я - народ не местный, - продолжал парень по имени Ваплах.

- Да какой же ты народ?! - удивился Добрынин и тут же почувствовал, что приятный теплый хмель прошел, и все в народном контролере и внутри, и снаружи стало холодным и тяжелым. - Народ - это когда много людей, а ты - один человек...

- Не-е-ет, - упрямо протянул Ваплах. - Я народ - урку-емец... Больше, кроме меня, в этом народе никого нет, не осталось...

Тут Добрынин задумался. Об урку-емецком народе он никогда не слышал, но это не было удивительно, ведь раньше он думал, что сразу за Москвой страна кончается и начинается заграница.

- Ну вот... а как русского человека называть? - вдруг сам себя перебил вопросом Ваплах.

- Павел Добрынин...

- Если русский человек Добрынин останется одним русским - значит станет он русским народом... а если он потом умрет, то больше русского народа не будет...

Странные слова Ваплаха немного озадачили Добрынина а тут еще Абунайка стал подпрыгивать с громкими выкриками, и с каждым прыжком он приземлялся ближе и ближе к народному контролеру. Пламя постепенна притухло, местные жители негромко причитали нестройным хором, постоянно повторяя слово "ОЯСИ-КАМУЙ". Ногам было холодно, а тут еще этот Ваплах, который считает себя народом...

- Будет русский народ, будет! - немного раздраженно и устало сказал Добрынин.

- Пусть русский человек не обижается, его народ всегда будет, а мой народ умрет...

- Что за черт! - народный контролер вздохнул тяжело и посмотрел на парня прищурившись. - Чего он умрет?!

- Я умру, и народ умрет... а больше в народе никого нет... всех убили...

Захотелось Добрынину как-нибудь повежливее отвязаться от этого непонятливого местного жителя, возомнившего себя народом, и кашлянул народный контролер, подошел к Абунайке, который, попрыгав вокруг костра, остановился рядом и стоял спокойно, видимо, отдыхая. Подошел к Абунайке и сказал:

- Может, назад в балаган пойдем? .

- Пойдем-пойдем, уже-уже пойдем,-старик закивал головою. -Я уже все сделал.

Добрынин оглянулся и с облегчением заметил, что Ваплах исчез.

Местные жители поклонились старику, попрощались с ним словесно и тоже пошли куда-то. А старик, дотронувшись до руки Добрынина, чтобы привлечь его внимание, повел его назад в балаган.

Шли они медленно. В голове у народного контролера было тяжело и туманно.

Когда вошли в балаган, увидели лежащего на полу, раскинув руки, комсомольца. Он зычно храпел.

- Надо подвинуть и накрыть, - деловито сказал старик. - Цыбульник человек слабый, простудиться может.

Из последних сил помог Добрынин Абунайке затолкать Цыбульника к "кровати" и свалить на него несколько оленьих шкур. После этого народный контролер устало уселся на бурый мех пола и перевел дух. Гул в голове стих, и он спросил старика, есть ли у того,еще немножко молочной водки.

- Зачем немножко?! - удивился старик. - Много есть, много! - и он снова полез за кровать, вытащил еще одну бутыль.

Разлили по кружкам, выпили. Снова по внутреннему миру Добрынина полилось нежное, приятное тепло, и окунулся он полностью в это тепло и понял, что если б сейчас еще собака залаяла - полное бы счастье возникло в чувствах народного контролера. И тогда он спросил старика:

- Товарищ Абунайка, а собаки твои лают?

- Очень редко... они хорошие, смирные...

- А заставить их гавкнуть можно? - продолжал, допытываться Добрынин.

- А зачем, они хорошие, смирные... - бубнил старик.

- Да я очень хочу лай послушать. У меня там далеко, дома, собака есть, такой звонкий пес... Митька... - народный контролер говорил так душевно, что не привычный к подобным разговорам Абунайка даже рот открыл.

- Русский далекий гость свою собаку любит! - радостно сказал он. - Хочет лай послушать?!

- Очень хочу!

- Абунайка сделает... Абунайка гостей любит... И старик вышел из балагана. Комсомолец храпел уже потише, или же просто оленьи шкуры, которыми он был накрыт, не пропускали его зычный рык наружу. А Добрынин наслаждался своим состоянием.

- Ары... ары! - донеслось до народного контролера. Это старик втаскивал в балаган сонную собаку, которая не очень хотела входить и лениво упиралась лапами.

- Ары-ары! - приказывал ей старик, тащя ее за загривок прямо к гостю.

Наконец он дотащил пса, усадил его между собою и Добрыниным и, показывая на народного контролера, заговорил с собакой по-русски:

- Видишь, далекий гость пришел, русский гость... лаять надо, "ав! ав!"

Но собака водила мордой то на хозяина своего, то на Добрынина и, казалось, совершенно не собиралась лаять.

- Ары-ырысь, видишь, русский гость просит, пришел, ну лай, лай! - снова попросил собаку хозяин, но она все равно молчала, и тогда старик взял и с размаху стукнул ее пустой кружкой по спине. Собака гавкнула, а старик, обрадовавшись, стукнул ее еще раз. То ли от боли, то ли от неожиданности собака залилась звонким красивым лаем, и, очарованный родными, привычными звуками, Добрынин прикрыл глаза и поплыл в мягкий и теплый весенний сон, где лежал он на покрытой одуванчиками полянке, а рядом игрался, лаял и катался на спине любимый пес Митька.

Старик все лупил и лупил своего пса, а пес лаял все громче и громче, и даже комсомолец проснулся и выглянул из-под сваленных на него оленьих шкур.

- Чего шумишь? - спросил он очень недовольно, ощущая кроме общего неприятного шума в балагане еще и собственную головную боль.

- Далекий гость просил пса полаять, - объяснил старик, перестав бить собаку кружкой.

Комсомолец бросил нехороший взгляд на Добрынина, потом, обернувшись к старику, сказал:

- Он же спит! Выгони собаку

Добрынин слышал эти слова, и очень не понравились они ему, но сил открыть глаза и сказать комсомольцу: "Нет, я не сплю, я собаку слушаю!" не было, и вздохнул тяжело во сне народный контролер. И собака замолчала, и вообще тихо стало вдруг, тихо и тоскливо, и сразу исчез весенний сон, в котором только что пребывал Павел Александрович Добрынин, а вместо этого сна появился другой, холодный и неприятный, в котором народный контролер бежал по снежной пустыне, а за ним следом гнался на аэросанях с плохими намерениями местный житель по имени Ваплах.

* * *

После пробуждения, оказавшегося довольно тяжелым, Добрынин и Цыбульник позавтракали тонкими полосками сухого мяса, которое с трудом лезло в горло из-за своей солености. Запили завтрак кислым молочным чаем, приготовленным Абунайкой неизвестно из чего.

- Пусть русский человек Цыбульник скажет русскому человеку Кривицкому, что Абунайка устал и работать не придет... Хорошо?

Комсомолец кивнул.

Выйдя из балагана, Добрынин обратил внимание на общее просветление заполярной ночи, ставшей теперь уже не синей, а светло-голубоватой. Он с интересом глянул на низкое небо - цветные радужные волокна северного сияния были едва видны.