В мире фантастики и приключений. Выпуск 10. Меньше - больше. 1988 г.

Я помотал головой. На меня смотрели.

– Такое “но” есть,- сказал я.- Простите за прямоту. Я усматриваю в ваших Спектаклях некоторую опасность.

Действие моих слов было неожиданным. Советник уронил мясо в тарелку, отвалил мягкую челюсть. Режиссер дернул стакан так, что из него плеснулось. У Элги остановилось дыхание.

Впрочем, все тут же опомнились.

– Не совсем понимаю вас,- настороженно сказал директор.

Внезапно я увидел, что он боится. Пытается скрыть это, облизывает темные губы.

– Вы соединяете различные искусства,- сказал я.

– Так…

– Берете из каждого наиболее сильную компоненту и на основе их создаете новый мир. То есть вы используете эссенцию. Эссенция входит в искусство, но заменить его не может. (Режиссер открыл было рот, но ничего не сказал.) И поэтому мир, который у вас получается,- суррогат. А опасность в том, что этот суррогат намного ярче и доступнее обычного мира. Главное - доступнее. Потому что ваш мир человек в какой-то мере создает сам, согласно своим потребностям. Далеко не каждый может эти свои потребности контролировать.

Не каждый может отказаться от них во имя достаточно абстрактных этических принципов.

И тут что-то произошло. Напряжение пропало. Элга расслабленно вздохнула. Режиссер потянулся к стакану. Советник занялся салатом. Словно от меня ждали чего-то совсем другого и, не дождавшись, обрадовались.

– Я не говорю, что вы обращаетесь к низменным инстинктам,-сказал я.-Но вы заполняете сферу между ними и сознанием, заполняете настолько плотно, что сознание уже не регулирует их.

– Очень оригинально,- вежливо ответил директор.

Он делал вид, что слушает. Я почему-то упал в их глазах. Режиссер помахал кому-то и сказал рассеянно:

– Искусство во все времена являлось заменителем обычного мира, суррогатом, как вы говорите,-начиная с ритуальных танцев первобытных людей, где участвующие впадали в транс, и кончая современными галамистериями на сто тысяч человек.

Он глотнул своей жидкости, поморщился. Сверху зазвучала тихая, вязкая музыка - обволокла зал. Свет изменился, стал серебряным. Элга тянула сок, коричневая пена лопалась на губах. Хрупкие полупрозрачные стебли свешивались ей на плечи. Она обрывала их, бросала - тут же отрастали новые.

Подошел парень, похожий на гориллу, кажется Краб, наклонился и пошептал настойчиво. Элга зло сказала:

– Уйди! И больше не подходи ко мне сегодня.

Парень скрипнул зубами.

У меня звенело в голове. Зал покачивался, словно в опьянении. Я чувствовал, что говорю слишком много, но как-то не мог остановиться.

– В любом виде искусства право выбора принадлежит человеку. Он волен - принять предлагаемую ему сущность или отвергнуть ее. А ваши Спектакли настолько втягивают человека, что полностью порабощают его - выбора не остается. Человек может лишь варьировать навязанную ему конструкцию.

Директор благодушно кивал. Лицо у него было отсутствующее. Я разозлился.

– Вы навязываете псевдокультуру, насильственно внедряете ее в сознание, руководствуясь при этом лишь собственными критериями, считая только их правильными. Это рабство. Это тирания культуры. Она ничем не отличается от исторических тираний - фараонов, Чингисхана или Великих Моголов.

Слово было сказано. Я продолжил спокойней:

– Раньше человек жил под экономическим диктатом или под диктатом милитаристским. Сейчас вы хотите навязать ему диктат культуры - более опасный, потому что он неосознаваем. Под властью вашего Спектакля хуже, чем под властью Великих Моголов,- повторил я.

И опять ничего не произошло. Никто не вскочил. Никто не попытался меня убить. Свет в зале потускнел.

Музыка заиграла громче. Появились танцующие - стояли неподвижно, обнявшись. Из черноты выплыло лицо режиссера - ходило влево и вправо, как маятник. Донесся вялый голос:

– Кто это вам рассказывал о Великих Моголах?

– Я образованный,- ответил я, пытаясь удержать глазами эту качающуюся маску.

– Ну это вы бросьте - образованный…

– Витольд,- предостерег директор.

Режиссер неожиданно оттолкнул стакан.

– Надоело,-злобно сказал он.-Если я считаю, что надо ставить Великих Моголов, то надо ставить Великих Моголов.

– Не понимаю вашего тона,- сказал я.

Темнота вокруг сгущалась, становилась осязаемой.

Непрозрачный воздух уплотнялся, замуровывая меня.

– А идите вы все!- крикнул режиссер. Встал и зашагал между окаменевшими парами - худой, взъерошенный, в нелепой одежде из переплетенных лент.

Элга потянула меня танцевать. Свет струился с потолка мягким серебром. Цветы казались черными. Я обнял ее - под ладонями было голое тело. Элга смотрела насмешливо: серой накидки не существовало. Это была сложная, фигурная запись - мои руки вошли в ткань. Элга была безо всего. Глупо оглянувшись, я поцеловал ее. От нее пахло душной сиренью. Она мне Очень нравилась. Мне все очень нравились. И директор, и советник, и долговязый режиссер. Он странно одевается. Но это ведь ничего. Может же человек странно одеваться! И напрасно они меня боятся. Им совершенно незачем бояться меня.

–Они боятся, потому что ты не инспектор,-сказала Элга.

– А почему я, собственно, не инспектор? Откуда известно, что я не инспектор?

– А потому, что Бенедикт все министерство наизусть знает.

– Ну и правильно, я не инспектор. Может же человек не быть инспектором?

–Они решили, что ты специалист-психоэмоциолОг или волновик. Боялись, что запретишь Спектакли.

– Ну и глупость, почему я должен запретить Спектакли?

– Там эмоциональный фон выше нормы. Вот они и перетрусили. Дураки.

– Подумаешь, фон выше нормы. Это еще не причина, чтобы запрещать такие чудесные Спектакли. Может же фон быть выше нормы. А собственно, почему он выше нормы?

– Ну уж этого я не знаю!

– Ладно, пусть он будет выше нормы. Я разрешаю. Все равно они мне все нравятся. И Анна мне очень нравится.- Я, наверное, ее люблю. То есть тебя я тоже люблю. - Я поцеловал Элгу. У меня кружилась голова.

– Она же дура,- сказала Элга.- Истеричка. Упросила, чтобы я устроила ее в Дом.

– А разве не она тебя устроила?

– Я же говорю: она тебе все наврала. Дура. Связалась с “саламандрами”, бегает к ним на собрания.

– А что плохого в “саламандрах”? Это прекрасные ребята. Они немного заблуждаются, но может же человек немного заблуждаться? И потом, у нее такой приятный отец.

– Он ей такой же отец, как я тебе… Что же, выходит, я его дочь?

– А кто же он тогда?

– Муж; Ей зачем-то понадобилось выйти за него.

– Муж? Как странно! Значит, она замужем? Но я все равно ее люблю.

Мы стояли на террасе. Терраса была громадная, темная, окутанная зеленью. Элга нажала кнопку, и передняя стена опустилась до половины. Хлынул прохладный воздух. Город был черен. Мерцали крыши. Светлячками ползли такси. Вдали, в новостройках, подымались пирамиды света.