Александр Громов - Ватерлиния

А коли так, кто посмеет без тени сомнения утверждать, что обитатели Ореола – не люди?

Неизвестно почему стало смешно. Смех, иррациональный и дикий, поднялся волной, и поначалу Шабан прятал его в себе, кусая губы и мучаясь. Потом не выдержал и расхохотался вслух.

Реальность – Ореол. И снова: Ореол – реальность…

Как будто Ореол менее реален, чем Вселенная людей, чем их привычный, единственный, огромный мир. Не менее, но и не более. Реальность не зависит от того, кто ее создал – природа или те, кому стало тесно в одной Вселенной с людьми.

Как легок переход между реальностями для того, кто стал частью Ореола! Лишь мусорщики ограничены в возможностях, дабы более походить на людей. Но я пока еще не мусорщик, я экскурсант…

Капля.

Гигантская эллиптическая галактика, чуть сплюснутая, закрывает полнеба, и ледяные торосы, нагроможденные последними штормами и подвижками льдов, отбрасывают длинные тусклые тени. На Капле больше нет ни смерчей, ни ураганов, лишь едва заметная дымка у горизонта указывает на то, что еще не вся атмосфера легла снегом на лед. Сколько времени потребовалось выброшенной из Галактики неспокойной жидкой планете, чтобы навсегда уснуть под ледяным панцирем? Вероятно, не так уж много. И еще тысячи, если не миллионы лет Капля будет медленно промерзать от поверхности к центру.

Ледяной мир, но еще не мертвый – подледная фауна будет жить еще очень долго, сопротивляясь и постепенно сдавая позиции. Может быть, какие-то формы жизни никогда не уйдут с Капли, научившись жить во льду или у центра планеты, в жидкой пересоленной каверне, согреваемой радиоактивным распадом. Лишь нет людей и больше не будет. Два космических феномена не ужились вместе.

Плоский мир, если не считать торосистых гряд. Один-единственный заснеженный холм возвышается над унылой равниной. Он похож на правильный лакколит или мгновенно замороженный водяной бугор, вздувшийся над местом чудовищного по силе гидросейсма, но под снегом скрыты пригнанные друг к другу металлические плиты, продуманно проложенные сверхпрочными композитами, обросшие остекленевшими на холоде остатками морских репьев. Это всего лишь Поплавок, перевернувшийся днищем кверху и нахлебавшийся воды, братская могила тысяч людей, не испытавших при жизни особенного братства. Полусфера подводной части бывшего терминала впервые показана всему миру – но некому смотреть.

Пузатый, как дирижабль, подводный крейсер, отрыгнутый в корчах затягиваемой Каналом планеты, бестолково кружась, несется над Каплей по вытянутой орбите, опускаясь в перигее к самым торосам. Через несколько сот оборотов торможение об остатки атмосферы заставит его упасть – но пока он еще кружит…

Снег. Торосы. Снова снег…

Выдавленная на лед капсула типа «Удильщик» лежит на боку и обросла инеем в руку толщиной, в распахнутых люках белеют сугробы, внутри – ничего живого. Где ты, чужак с А-233? Замерз, как этот глубинник, или погиб раньше? Ты помог мне, а я не могу ответить тебе тем же.

Кому мне отдать этот долг?

Петру?

Петр погиб с Каплей, как многие и многие, и моя вина перед ними только в том, что они умерли, а я нет.

Так получилось. Не вините меня.

Петр, друг мой, счастливый бездумный нытик! Тебе не стоило беспокоиться о жене и сынишке, я сделаю для них все, что могу – но это не мой долг, поверь мне. Это лишь жест.

Винсент тоже где-то тут. Не могу сейчас думать о нем – слишком больно…

Почему-то хочется верить, что остался в живых безумный старик на своей «Анаконде» – но ему единственному не нужны ничьи долги. До конца жизни он будет плавать в Гольфстриме, и, не нуждаясь ни в пище, ни в браге, ни в людях, вспоминать человеческую подлость. Иногда он будет пробивать лед наверху, с каждым годом все более толстый, чтобы полюбоваться делом рук человеческих, а заодно добыть немного замерзшего воздуха.

И, может быть, захихикает, глядя на Каплю льда.

Пусто на планете, и пусто в душе. Куратор был прав: нечего делать там, где все уже сделано. Прочь отсюда!

Звезды – светящиеся пылинки, тусклые и яркие, сгорающие в единый миг или тихо тлеющие, экономящие свечение на десятки миллиардов лет. Совсем как люди, рассчитывающие наперед свою жизнь, с той разницей, что у звезд в этой реальности все так и будет.

Бетельгейзе. Неспешно пульсирующий, кипящий красный волдырь, пожравший свои планеты. Сквозь фотосферу просвечивают далекие звезды. Дальше!

Вот Беллатрикс – надменный белый шар, сплюснутый вращением. Трапеция Ориона. Десяток горячих звезд в сумасшедшем хороводе вокруг невидимой точки, шквал ультрафиолета. Дальше!

Ожесточенная свалка двух космических флотов – Земли и Унии, – титаническая битва за право контроля над неведомым перекрестком торговых путей. Вспыхивающие корабли в пустом клочке пространства между спитальными рукавами – ни звезд, ни планет в радиусе десяти парсеков.

Центр Галактики. Центральный монстр, высосавший газ из ядра, спит и невидим. Мириады блеклых звезд, едва не касаясь друг друга, бестолково снуют возле гравитационного капкана, притворяясь, что в их суете заключена мировая гармония. Дальше!

Туманность Тарантул в Большом Магеллановом Облаке. Россыпь раскаленных досиня звезд в светящемся газе, хищно вспухающая оболочка недавней сверхновой, щупальца газовых волокон… Дальше!

Чернота со светящимися блинами – центр скопления галактик в Волосах Вероники.

Дальше.

Безымянный квазар. Дальше!

Опять чернота. Тусклые огоньки последних угасающих карликов в растрепанном шлейфе какой-то галактики, холод и бесконечность. Такой будет Вселенная через триллион лет. Вселенная людей – или Ореола?

Разве есть разница? Нет ничего по-настоящему вечного.

Сумасшедший свет, и ничего, кроме света. Большой Взрыв, родовые муки материи, рождение времени и вещества, разделение Вселенных. Чудовищной силы гравитационный удар.

Дальше!

Обязательный экскурсионный набор. Но экскурсант, к вящему неудовольствию гида, волен рассмотреть песчинку вместо пирамиды…

Прокна. Маленькая неправильная луна «хвостиком» вниз, и сама планета – серый шарик с пятном единственного материка, разделенным на две неравные части хребтом Турковского. К югу от хребта – сельва, откуда вышли вариадонты и где их больше нет, болота, лесистые нагорья, и где-то за ними лежит крошечное бессильное государство Межзона – непрочная пуповина, протянутая к Лиге. Жив ли еще Симо Муттик, храбро капитулировавший, чтобы спасти то, что когда-то показалось ему важным – себя? Если он жив, то, наверное, давно утешил себя словами о глупости бессмысленного мученичества во имя чего бы то ни было; если мертв – забудем о нем.