Кристофер Прист - Подтверждение (Лотерея)

– Но это ведь просто потеря сознания. Я не боюсь ее, потому что не переживал ничего подобного.

– Ты считаешь, что у тебя нет души?

– Я не собираюсь спорить о различных теориях. Я только хочу объяснить, что чувствую. Я знаю, что однажды умру, но это совсем не то, что слепо верить в приход смерти. Лечение бессмертием ставит своей целью вылечить меня от того, во что я не верю. От смерти.

– Ты бы не говорил так, если бы у тебя был рак.

– Насколько я знаю, у меня его нет. Я знаю, что, возможно, в дальнейшем заболею раком, но в глубине души на самом деле в это не верю. Это меня не пугает.

– А меня пугает.

– Что ты имеешь в виду?

– Что я боюсь смерти. Я не хочу умирать.

Ее голос стал очень тихим, и она склонила голову.

– И поэтому ты поехала со мной?

– Мне только хотелось знать, возможно ли это. Я хотела быть с тобой, когда это произойдет, хотела видеть тебя вечно живущим. Ты спрашиваешь, что я сделала бы, если бы получила главный приз… Что ж, я бы приняла лечение, долго не расспрашивая, зачем да почему. Ты сказал, что ни разу не оказывался перед лицом смерти, а я знаю о ней все.

– Что же именно? – спросил я.

– Это было давно, – она облокотилась на мое плечо и обняла меня одной рукой. – Не стоило бы об этом говорить. Я тогда была еще ребенком. Моя мать, инвалид, страдала неизлечимой болезнью. Это было постепенное умирание на протяжении десяти лет. Тогдашняя медицина не располагала средствами вылечить ее, но мама знала – и мы все знали – что не умерла бы, если бы Лотерея предоставила ей возможность лечения.

Я вспомнил нашу экскурсию в деревню на Марисее, когда Сери оправдывала Лотерею тем, что отпадает возможность заболеть многими болезнями. Я тогда не имел никакого представления о таких ее доводах.

– Я пошла работать в Лотерею, когда до меня дошел слух о том, что персонал Общества Лотереи через несколько лет работы получает возможность бесплатного лечения. Это оказалось не так, но мне пришлось остаться. Эти выигравшие в Лотерею, которые сообщают об этом в бюро… для меня это было невыносимо, но что-то заставляло меня держаться поблизости от них. Ведь так великолепно знать, что они никогда не умрут, никогда не заболеют. Ты знаешь, что такое настоящие мучения? Я вынуждена была смотреть, как умирает мать, сознавая, что для нее есть возможность спасения! Каждый месяц отец ходил и покупал лотерейные билеты. Сотни билетов, на все деньги, какие ему удавалось скопить. И все эти деньги были выброшены на ветер, а лечение, которое могло спасти мою мать, доставалось людям вроде тебя или Манкиновы, людям, которым оно в действительности не нужно.

Я не мог оценить лечение по достоинству, но лишь ввиду собственного благополучия.

Жизнь казалась мне долгой и беззаботной, потому что такой она была до сих пор. Но великолепное здоровье, однако, можно было рассматривать как нечто преходящее, как зыбкую безопасность, отклонение от нормы. Я думал о сотнях прозаических разговоров, которые слышал на протяжении всей жизни, вспоминал обрывки диалогов в общественном транспорте, ресторанах и магазинах: большинство их касалось болезней или забот собеседников или их родственников. Неподалеку от моей квартиры в Джетре была маленькая овощная лавочка, где я постоянно покупал овощи и фрукты. Но через несколько недель мне пришлось присмотреть себе другой источник снабжения: торговец, его жена и дети отчего-то вдруг принялись рассказывать о себе и своей семье, и ожидание в этом магазинчике всегда превращалось в кошмарное подглядывание за жизнью других людей. Там операция, тут несчастный случай, здесь внезапная смерть.

Я всегда боялся, что могу заразиться чем-нибудь и буду страдать.

– Что же, по твоему мнению, я должен сделать? – спросил я наконец.

– Я все еще думаю, что ты должен принять лечение. Разве это не очевидно?

– Честно говоря, нет. Ты противоречишь самой себе. Все, что ты говоришь, на мой взгляд плохо.

Сери сидела молча, уставившись в землю. Я чувствовал, что мы отдаляемся друг от друга. Нас не связывало ничего, кроме близости и обмена нежностями, между нами не существовало никакой искренности. Мне всегда было трудно общаться с ней, и я ясно чувствовал, что каждый из нас вошел в жизнь другого совершенно случайно. Некоторое время наши пути шли параллельно, однако в дальнейшем они неизбежно должны были разойтись. В первое время я задумывался над тем, что бессмертие разделит нас, но, может быть, для разрыва нужно было совсем немного. Потом Сери пойдет своей дорогой, а я своей.

– Мне холодно, Питер, – с моря веял легкий ветерок, а мы были на открытом месте. В отличие от Джетры, где мой отъезд пришелся на осень, здесь была весна.

– Ты мне совершенно ничего не объяснила, – сказал я.

– А я должна?

– Мне очень поможет, если ты сделаешь это. Вот и все.

Мы вернулись, в наш павильон, и Сери бросилась мне на шею. Объяснять было нечего, решение зависело исключительно от меня. Ведь, уповая на ответ Сери, я унимал собственную неуверенность.

Как и в деревенской мансарде, в нашем павильоне после вечерней прохлады было замечательно тепло. Сери устремилась к одной из двух узких постелей и раскрыла журнал, из тех, что мы обнаружили здесь. Я пошел в другой конец комнаты, к письменному столу. Там же стоял и стул; стол и стул были сияли великолепием новизны. Там были также корзина для бумаг, пишущая машинка, пачка бумаги и множество разнообразных перьевых и шариковых ручек и карандашей. Я все еще испытывал тягу к бумаге, а потому сел за стол и некоторое время водил пальцем по клавишам пишущей машинки. Она была сконструирована лучше и сделана намного солиднее, чем маленькая портативная машинка, на которой я печатал свою рукопись, и как временами когда сидишь за рулем незнакомого автомобиля, кажется, будто на нем можешь ехать быстрее и увереннее, так и у меня возникло чувство, что я мог бы печатать куда более бегло, если бы работал за этим столом и на этой машинке.

– Ты знаешь, почему все это лежит здесь наготове? – спросил я Сери.

– Это есть в проспекте, – ответила она раздраженно, не отрывая глаз от журнала.

– Я тебе помешал, да?

– Не можешь ли ты посидеть тихо? Я хочу отдохнуть от тебя.

Я открыл чемодан, достал оттуда проспект, пролистал его и просмотрел все иллюстрации. Это были фотографии внутренних помещений павильонов, ярко освещенных и без обитателей. На устланных циновками полах не валялись сандалии, на постелях не лежала одежда, на книжных полках не стояли пустые жестянки из-под пива. На сверкающих белых стенах не было ни пятнышка, ни царапинки.

Подписи под фотографиями гласили:

«…в каждом нашем Вы найдете находится все необходимое для описания вашей личной жизни, что является важнейшей составной частью вашего и только вашего лечения…»