Дивов Игоревич - Оружие Возмездия

Месяцев через пять это будет: иду из парка в штаб, несу на плече здоровенный телевизор. Навстречу мне незнакомый подполковник-ракетчик. Когда у военного руки заняты, он отдает честь поворотом головы. Ну, и я этому подполковнику головой четко так: чик-чик. Тот мне в ответ козыряет. И вдруг останавливается.

— Погоди, — говорит.

Ну, могу и погодить, телевизор удобно лежит на плече.

— Ты откуда, — спрашивает подполковник, — такое взялось?

— Я такое взялось, — отвечаю, — из Бригады Большой Мощности.

— Это понятно. Мне интересно — чего ты такое волосатое?

— А-а… Да я, товарищ подполковник, такое волосатое потому что ровно час назад с полигона приехало.

Посмеемся вместе, разойдемся. Всегда бы так. А то пристанут с ножом к горлу: чего небрежно честь отдаешь. А я тебя знаю?! Скажи спасибо, что вообще заметил. Ишь ты, целый капитан. Да у меня своих капитанов три штуки, не считая двух майоров. И козыряем мы друг другу строго два раза в день, утром и вечером, иначе получится у нас не служба, а одно безостановочное отдание чести…

…В штабе было пустынно. Я постучался на узел связи.

— Гена, держи, это полный вещмешок еды.

— Ну и рожа у тебя!

— Спасибо, тоже очень рад встрече.

Взгляд в зеркало многое объяснил. Рожа была мало того, что зверски ощетинившаяся, так еще нагло опухшая и заметно пьяная. Деду, а то и дембелю впору. Да уж, идти в казарму сейчас не стоило. Там бы сразу забыли о моем особом статусе почти-черпака. Побили бы просто из зависти.

Шнейдер сделал мне кружку кофе и дал бритву. Позвонил в казарму, отыскал Михайлова и Ракшу, сказал, чтобы после ужина приходили… Ужинать.

Они потом этот вещмешок несколько дней втроем подъедали. А я даже не притрагивался. Не хотел. И только на последней банке тушенки сломался — отнял уже открытую и слопал половину. Из принципа.

Столкнулся в парке с Косяком, а тот мне:

— Эх, хорошо съездили. Как вкусно было, помнишь?

— Не в жратве счастье, — говорю. — В свободе. Вот что было вкусно! Уж ты-то, гордый сын вольнолюбивого украинского народа, должен это понимать.

Косяк подумал и сказал очень серьезно:

— Конечно. Как же без свободы. Без свободы это не жизнь получится, а какая-то сплошная армия.

Еще подумал и добавил:

— Но кушать — надо!

— Пойди найди Суслика, — сказали мне, — в казарму его позови.

В будке КПП сидел на подоконнике боец с характерной внешностью — тощий, мордочка острая, зубы мелкие.

— Ты, что ли, Суслик? — спросил я.

Парень замахнулся на меня табуреткой.

А Сусликом оказался двухметровый плечистый детина по фамилии Сысоев.

в выборке — офицеры, солдаты и сержанты разных частей

В штабе учебной артиллерийской дивизии, где я трудился писарем-машинистом, сидели в одном кабинете друг напротив друга майор Федоров и майор Федькин.

Еще там имелся подполковник Кривополенов. Я мог бы для красного словца наврать, будто помощником у него был старлей Безуглый, но это неправда. Безуглый служил в первой батарее артполка. А к Кривополенову частенько захаживал в гости прапорщик Убийволк.

Когда в штаб прибыл на стажировку майор Антипят (с ударением на "я"), начальник строевой части подполковник Монахов заявил — вот это я понимаю. Это да. Будет, о чем рассказать внукам.

Через несколько дней Монахов заорал на кого-то в коридоре "Пиндюра!!!", и я еще подумал — ни фига себе ругательство.

Ага, щас. Просто Монахову прислали в помощники прапорщика Пиндюру.

Как сказали по этому поводу мои приятели из первой батареи Мосягин и Салдан — ну и террариум там у вас.

Позже, отправившись служить из России на Украину, я был готов столкнуться со множеством заковыристых фамилий. Действительно, попав в Бригаду Большой Мощности, я познакомился с Косяком, Флинтюком, Кагамлыком и Заплюсвичкой. Но куда большее впечатление на меня произвели украинец Ракша и русский Болмат. Прямо по Лермонтову — "я знал одного Иванова, который был немец"…

Нормальная для ББМ ситуация — идут по делам Молнар, Пидус и Йокало. А навстречу Верчич, Ивчик и Ващик. А из курилки им приветственно машет минометный экипаж в составе: Скляренко, Кравченко, Максимченко, Голиней, Драгой и выпадающий из контекста Юлдашев. Честно говоря, Драгой тоже выпадает из контекста, потому что он молдаванин по кличке Коля-Гагауз. Или, когда ему надоедает корчить из себя умного, Коля-Пенёк. Который на самом деле совсем не пенек, а просто низко срубленное дерево.

Кстати, занятен был в ББМ механизм присвоения кличек. Отдавал он первобытно-общинным строем. Молодой боец получал имя фактически с потолка, а дальше — как себя покажет. Обычно процесс именования завершался на стадии черпака, т.е. отслужившего год. Причем многое зависело от интонации. Обращение к черпаку по фамилии могло выражать и крайнюю степень презрения, и честно заслуженное признание. Смешная, на первый взгляд, кликуха тоже зачастую гордо звучала. Одного Васю называли Васей будто плюясь, другого — словно былинного богатыря.

Я, единственный москвич в бригаде (а точнее, единственный москвич на целую "площадку", где служило несколько тысяч человек), поначалу был, сами понимаете, Москва. Хотя чаще "Эй, Москва!". Через полгода я обнаружил, что мое имя — Олег. А потом вообще Олежка. Или все-таки Олег, если ко мне обращается младший по сроку службы. И никак иначе.

А вот Тхя с самого начала был Тхя. Крайне редко — "Тх". Говорят (я сам не видел, не застал) его по молодости лет даже ногами били с каким-то внутренним уважением.

Генку Шнейдера в бригаде называли просто Генкой, Вадика Рабиновича просто Рабиновичем. Воху Ходоровского, как правило, Жидом. Шнейдер пытался эту некрасивую тенденцию переломить, но вскоре пришел к выводу, что Ходоровский действительно Жид с большой буквы Ж — и плюнул. Народ заметил, что Шнейдер все равно морщится, и деликатно перекрестил Воху в Мандавоху.

У грузин была переходящая почетная кличка Швили. Ее не давали кому попало, а только людям достойным, за этим следила грузино-абхазская диаспора. При мне такое прозвище носил Дато Мгалоблишвили и собирался оставить его в наследство Зазе Растиашвили.

Тихонова звали "Фаза" потому что он был такой же огненно-рыжий, как один электрик, служивший в бригаде задолго до. Йонелюнаса прозвали Сабонисом еще и за высокий рост. Ухо сам обкорнал себе фамилию Карнаухов. Пидус выглядел намного старше своих лет и стал поэтому Батей (сколько капитан Мужецкий ни обзывал его "Спидусом" — не прижилось). Заплюй, когда пребывал в хорошем настроении, отзывался на кличку Заплюй. А когда в плохом — он и на Заплюсвичку не реагировал. Ну, а Седой был Седой потому что был седой.