Дивов Игоревич - Оружие Возмездия

Нет, дело не в тексте. Ну, подумаешь, орет младшая половина бригады "Здра-жла-тарщ-ковник!", а старшая в том же ритме скандирует "Па-шел-на-хуй!"… Это, можно сказать, в порядке вещей. Это еще не стиль.

Теперь представьте картину. "Здрасте, тарищи!" — рявкает полкан, поднося руку к виску. По всем правилам бригада должна глубоко вдохнуть и на счет "три" ответно заявить, что, мол, тоже рада его видеть. А фиг там.

В первый раз я просто обалдел. В ответ на приветствие командира, ББМ, нарушая все мыслимые и немыслимые правила, начала с жутким сипом, хрипом и свистом засасывать в себя воздух. Секунд пять. Потом бойцы застыли, раздувшись, словно токующие тетерева. Наконец один из дивизионов прорвало — в чем и заключалась игра, — и остальные подхватили его нечленораздельный рев.

Однажды на полигоне мы чуть не облажались. Назначили общее построение ракетных войск и артиллерии окружного подчинения, на полторы тысячи человек. Генерал выкрикнул свою реплику, ББМ начала по привычке раздуваться… И тут остальные тысяча триста пятьдесят рыл как положено грохнули. В наступившей тишине раздалось шумное "П-ф-ф-ф!": сконфуженная ББМ стравливала избыточное давление.

Нам даже за этот фортель ничего не было — так все ржали.

А уже на закате моей службы случился конфуз иного рода. Прибыл новый командир бригады, который нам сразу активно не понравился. И вот, первое построение с его участием, комбриг четко произносит: "Здравствуйте, товарищи!", ББМ набирает полную грудь воздуха… И стоит. Дивизионы косятся друг на друга, ожидая, как обычно, кого первым прорвет. А никого. Не хотим мы с этим деятелем здороваться. Он только пришел, буквально час назад, а уже успел пообещать, что меня разжалует и посадит. Потому что у меня, понимаете ли, шли в строю люди с расстегнутыми крючками на воротниках.

Короче, ББМ стоит навытяжку и ни фига не дышит. У комбрига глаза лезут на лоб от изумления. Наши офицеры тихо рычат. Секунд через десять — пшшшшш… — общий выдох.

"Что-то я не понял, — сказал комбриг. — Давайте попробуем еще раз".

Со второго раза вроде получилось. Что, впрочем, никого ни в чем не убедило и ни от чего не спасло. Эта нормальная человеческая реакция ("Попробуем еще раз") оказалась первой из двух нормальных человеческих реакций, проявленных новым комбригом за недолгий период его владычества в ББМ.

Второй нормальной человеческой реакцией было то, что этот завязавший алкоголик через пару месяцев сорвался и капитально запил. Прямо в разгар проверки ББМ окружной комиссией.

Мы даже знали, кто, где и когда ему налил первый стакан. В нужное время и в нужном месте. Это была конечная фаза сложной многоходовой операции, спланированной по всем правилам артиллерийского искусства. С предварительной разведкой, выявлением уязвимых сторон и привязкой к местности. А потом из засады — хрясь! Комбрига мастерски взяли в "клещи" на марше, подбили и столкнули в канаву, заметая следы. После чего, как положено самоходчикам, мгновенно свернулись и дали дёру.

Недаром наш начальник штаба готовился поступать в Академию. Я бы ему после такого финта сразу диплом выдал. И послал бы вражеских генералов нейтрализовывать. Силами тех же двух прапорщиков, которых он на комбрига навел.

И вот, при таком, казалось бы, здоровом прагматизме, начальство объявило меня подрывным элементом за внедрение в массы истинно артиллерийской строевой песни. Из мультфильма "Бременские музыканты". Ну, той, где "…Если близко воробей, мы готовим пушку!".

За разрешение дивизиону спеть "Распрягайте, хлопцы, коней" я едва не схлопотал клеймо украинского националиста.

А знаете, что мы должны были петь? Мы несколько месяцев бились за право исполнять "День Победы". Песня хорошая, но когда проорешь ее раз сто, несколько вязнет в зубах. Однако все лучше, чем нижеследующий текст.

И припев.

Патриотично. Но немного, э-э… Утомляет. К сожалению, мне таланта не хватит передать на бумаге, как исполнял эту, с позволения сказать, композицию третий дивизион Бригады Большой Мощности. Скажу лишь, что впервые услышав белоцерковскую кавер-версию песни "За этот мир", я разобрал только три слова — "за этот мир". Остальные сливались в нечленораздельный унылый вой.

Не сразу до меня дошло, что в устах третьего дивизиона это была песня протеста.

Много позже, случайно раскрыв советский песенник, я узнал оригинальное название шедевра — "Песня из телефильма "Возрождение"". Чур меня, чур. Трудно представить то кошмарное преступление, за которое третий дивизион приговорили к этой пытке.

Естественно, мы готовы были драться за "День Победы". Тем более, что в дивизионе имелись отличные певцы. Даже с соответствующим образованием. Поначалу они на радостях заливались просто молодыми кобзонами. И все-таки, все-таки… Можете представить, что такое песня царской охраны из "Бременских музыкантов" с грамотной раскладкой голосов на двадцать пять? Да под строевой шаг? Фразу "Ох, рано встает охрана!" неповторимым отвратительным тенором выпевал наш дирижер. Его сразу хотелось уволить в запас по инвалидности. Потому что слышно было: хреново человеку. Не может он больше.

А вот ночью в казарме по углам четыре приемника играют наутилусовскую "Я хочу быть с тобой". И из угла в угол мечется дежурный офицер, затыкая музыку. Но стоит заглохнуть одному приемнику, три остальных прибавляют звук.

И вся казарма шмыгает носами.

Потому что это песня про нас. И про того, кого уже на "гражданке" забыли, и про того, кого только собираются забыть, и про женатого, и про ни разу не целованного.

И всех хочется уволить к чертовой матери. Потому что никто уже больше не может. Ведь чем дольше служишь, тем меньше понимаешь, зачем ты это делаешь, и тем яснее тебе, что ты не нужен тут совершенно. Ни командирам, ни стране ты на фиг не сдался…

И вдруг из первого дивизиона доносится оглушительный всхрап. А вслед за ним истерический визг, и храпящего начинают лупить по морде тапочком.

Утром ты куришь возле казармы, внутренне весь перевернутый. Рядом стоит капитан Черемисин (орден за Афганистан), жует сигарету, и вдруг говорит:

— У меня одноклассник в Киеве уже директор кооператива. На черной "Волге" ездит. А я… Эх.

— Как вас вообще в армию занесло, тарщ ктан?

Черемисин безнадежно машет рукой.

— А-а… Тр-р-радиция!

Становится окончательно тошно. Ты возвращаешься в казарму и видишь: лежит, уютно замотавшись в одеяло, и сопит носом связист Генка Шнейдер, друг сердечный, умаявшийся после ночного дежурства. Повесил на спинку кровати свежие портянки. А рядом присел художник Витя Михайлов и на эти два девственно чистых холста недобро смотрит.