Дивов Игоревич - Оружие Возмездия

По-прежнему вися головой вниз, Олег достал из чехла секции антенны. Выбрался на крышу, состыковал и воткнул трехметровый штырь на место. Впереди такой же развернул Зозуля. Оставалось только наподдать по антенне ладонью, чтобы верхушка пошла выписывать замысловатые фигуры. "Какие же мы еще мальчишки" — подумал Олег и усмехнулся. Он надел шлемофон, подсоединил тангенту и щелкнул клавишей передачи. Станция в ответ тихонько запела. Олег присел на свернутую в рулон маскировочную сеть.

Командир дивизиона все не шел, застрял на входе в парк — зацепился, наверное, языком. Делать пока нечего. Как бы себя развлечь? Можно вызвать огневую позицию. Передать радиограмму о повышении санитарной готовности и пожарной ответственности, чтобы там все на уши встали от изумления. Но на огневой наверняка еще спят, нехорошо их будить. Можно отправить такую же ахинею Сане Вдовину — этот будет просто счастлив вручить ее начальству и поглядеть, как оно отреагирует. Только Вдовин сейчас на марше и ему неудобно записывать текст.

Еще можно достать знаменитую на весь лагерь губную гармошку и сыграть что-нибудь повеселее, но мимо как раз тянутся гуськом соседи — шумно слишком. А можно просто сидеть на броне и радоваться, что встает теплое ласковое солнышко. Еще лучше — откинуться на спину и зарыться носом в мягкий воротник комбинезона. Так и сделаем… И вообще скоро на зимние квартиры, а там можно писать длинные письма, читать вволю, и рассматривать фотографии, и долго-долго размышлять о том, как все было, и как все будет, и учить себя думать отрешенно, без ненужной конкретики. Как будто паришь над миром, высоко в небесах, где только холод и свет, и душу твою захлестывает зима, и ты рад ей, и ты просто наблюдатель, и ты далеко-далеко.

…Господи, научи меня не сомневаться, не искать компромиссов, а просто отрубать — и все. И не надо твердить "бедная девочка". Да, она совершенно потерялась, оставшись одна — а ты?.. Пожалей сначала себя. Но себя ты жалеть не умеешь, а тебе ведь обязательно надо кого-то жалеть — может, из-за этого ты никак не забудешь ее? Не хочешь понять, что она сама оттолкнула бы тебя рано или поздно. Ведь ты не в силах дать ей все, чего она хочет и чего, откровенно говоря, не особенно заслуживает. Подумай еще и об этом. И согласись, что разумнее — отрезать и забыть. Напиши ей какую-нибудь мерзость, что-нибудь очень гадкое, пусть она решит раз и навсегда: ты — ее ошибка. Ошибка молодости. Пусть всплакнет над истраченной на тебя юностью и ушедшим в песок первым сильным чувством, зато потом двинется по предначертанной ей дорожке с чисто коммерческим взглядом на взаимоотношения полов. Найдет солидного мужа, приличествующего ее положению, и уедет к чертовой матери обратно в свой родной Нью-Йорк — дочь разведполка, шпионами рожденная, шпионами воспитанная, шпиону же предназначенная в жены, лицемерная, скрытная и лживая насквозь… Вот как я могу думать о тебе. А могу вообще не думать, и ничего страшного не происходит. Только образуется пустота внутри, щемящая пустота… Где ты сейчас, с кем ты? И почему я тебе не пишу, и от этого уже не больно? Ох, как я хотел сделать тебя счастливой, сделать так, чтобы ты никогда не сомневалась, правильно ли поступила, сказав слова любви этому человеку — который сидит сейчас, небритый и прокуренный, с воспаленными от ветра глазами, на холодном железе… Как все было красиво и как все странно повернулось, сквозь пальцы утекло, потеряв остроту и сладость — чувство, казавшееся вечным. Тебе не стоило привязываться ко мне, милая. Иди с миром, пока я в силах гнать тебя и выдержать это. Пока не помню вкуса твоих губ — помню, что он прекрасен, и только. Не помню запаха твоих волос — помню, кружилась голова, и ничего больше. Не помню, что это такое — когда твоя обнаженная грудь прижимается к моей груди. Пока я не помню. Потому что завтра могу вспомнить вновь.

Я страшно устал тут. Я только за вчерашний день, моя дорогая, схлопотал пять суток ареста — это и за губную гармошку пулеметчика Ганса, и за наглость вообще, и за нетактичное поведение с офицером (а что делать, если он не офицер, а дерьма кусок?), и за реплики из строя. И за то, что замполит был пьян, а я зарычал на него в ответ; и за то, что начальник штаба был зол, а я проходил мимо. Но скоро я отдышусь, поэтому забудь обо мне прямо сегодня, прямо сейчас. Пока я опять не расправил плечи. Пока не вернулся к жизни тот парень, в которого ты влюбилась без памяти, и от которого просто не сможешь уйти…

Олег перебросил ноги через край люка и спрыгнул вниз, в кормовой отсек, к своему креслу.

— Это что еще такое?! — загремел за броней командирский голос. — Эй, сержант! Не прячьтесь, я вас видел! А ну, доложите мне, кто Зозуле глаз подбил! Или вы молодых бить начали, товарищ сержант?! Напомните-ка, сколько у вас суток ареста!

— Сколько бы у меня ни было суток, — пренебрежительно бросил Олег, высовываясь наверх, — это еще не дает вам повода для подобных обвинений, товарищ майор!

Тут в соседней машине что-то гулко упало, раздался громкий матерный вопль, и майор, стоявший впереди, ничего не расслышал.

— Чего вы там бормочете, сержант? — спросил он, хлопая себя по карманам в поисках сигарет.

— Да не бил его никто!!! — заорал Олег, нервно дергая головой в сторону майора, словно в подтверждение своих слов. — Стопор у него на люке слабый! И воообще, тормозам — скрипучая жизнь!

Последнее относилось и к командиру, но тот упрека не воспринял. Внимание майора заняла дискуссия в соседней машине — там вовсю драли глотку, а люки были открыты настежь. Кто-то объяснял собеседнику, что такое Прибор Управления Огнем, и почему не стоит ронять на него канистру, пусть даже и не совсем полную. Виновный не смог привести серьезных аргументов в свою защиту и сразу перешел на общедоступный язык, рассказывая, в каких отношениях он состоит как с Прибором, так и с канистрой, а также со всей машиной, включая экипаж. В ответ несколько раз глухо шлепнуло. Неразборчиво забормотали. Шлепнуло еще пару раз, и голоса переключились на родственников друг друга, с которыми у обоих, кажется, отношения сложились более, чем тесные.

— А ну заткнитесь там на хер! — рявкнул майор.

Голоса испуганно притихли. Стало слышно, как негромко бубнит Зозуля — про капюшон, стопор, люк, триплекс и так далее.

— Скажите ему, чтобы капюшон снял, — посоветовал Олег. — Это ведь техника безопасности. Если он в следующий раз на ходу люком прихлопнется, кого-то будут от гусеницы отскребать. Не хочу, чтобы меня.

— Я уже стопор подкрутил, — буркнул Зозуля.

— И чего вы, трактористы, все такие упертые, а?.. Как тракторист, так хоть кол ему на голове теши!

— Сержант, закончили дискуссию! — приказал майор. — Потом разберемся. Ты огневую вызывал?