Роджер Леви - Платформа [litres]

Таллен продолжал идти. Проходили минуты, а может, часы. Он почти не сбавлял шага. Ему встречались вертикальные лестницы и однообразные секции длинных провисающих цепных мостов. Он обнаружил, что, если остановиться перед дверью, она откроется; он находил пьютерию и машинерию, склады и ремонтные помещения, кишевшие мехами-ползунами. Иногда он смотрел на какой-нибудь предмет, и в голове сразу всплывало его название. Темные склады зажигали свет, демонстрируя ему ряды мотор-генераторов, стеллажи с дросселями и дроссельными манифольдами. Таллен понятия не имел, для чего они нужны, но опознавал их безошибочно.

Нет… все было не так. Он все-таки знал . Вид предмета вызывал слово, а за одним словом приходили другие. Но знание было как будто не связано со своим источником. Оно было словно неожиданно припомненный сон, лишенный контекста и идеальный. Внезапно ощутив головокружение, Таллен споткнулся и врезался в стену. От удара не возникло ощущения контакта, зато почувствовался острый фиолетовый запах. Таллен потер плечо, и запах стих до зеленого.

А потом плечо стало просто болеть, и он снова потер его и вспомнил о расплывчатых очертаниях Беаты и Лоуда, приобретавших форму у него на глазах.

Все это – он знал – было подстройкой платформы под него, и его – под платформу. Тепло взбегало по позвоночнику, будто судорога или музыкальный аккорд.

Он продолжил идти с возросшей уверенностью. Наплывали и уходили запахи масла и дыма. Таллен предполагал, что они реальны. Выдвижные мосты подъезжали к его ногам и с шипением убирались обратно, как только он сходил с них. Однажды коридор распахнулся вширь, и Таллен замер на площадке обслуживания, глядя вниз, на уходивший, казалось, в никуда ряд вертикально поставленных труб пятиметрового диаметра. Со своего места он насчитал две сотни.

Таллен ушел с площадки и продолжил путь, радуясь возвращению в коридоры, стен которых можно было коснуться. У него начинала болеть голова – видимо, последствия полета на рокоте.

Крошечные мехи, одноделы и наладчики, постоянно шныряли по коридорам, останавливались для получения указаний у комм-решеток и продолжали путь или поворачивали назад. Таллен поглядывал на них, постепенно замечал, что их становится больше, но далеко не сразу понял, что за ним собрался хвост примерно из дюжины, а поняв, почувствовал внезапный прилив тошноты и, рыгая, остановился у двери.

Когда дверь открылась, наладчики проскользнули мимо него внутрь, к ряду пьютеров. Взгляд Таллена привлекла висевшая в противоположном конце комнаты сложная монитория, с ее разнообразными примочками и вариантами развертки.

Боль пульсировала от затылка до висков. Таллен не мог отвернуться от монитории. На периферии зрения мошками плясали наладчики. Одна часть монитории казалась ярче других. Уставившись в нее, Таллен почувствовал, как загудела вся его голова. Он увидел на дисплее дождь и двоящееся изображение, и его едва не вырвало.

Большинство наладчиков убрались от монитории и покинули комнату, а оставшиеся машины выбросили кабели, сплетая паутину между друг другом и стеной.

Голова Таллена готова была взорваться. Комната померкла, и он мог видеть только сияние мигрени. Вихрь света в его черепе сжался и сфокусировался, и Таллен различил в нем детализированный геометрический узор.

И узнал его. Хотя прежде Таллен его и не видел, но понял, что смотрит на чертеж платформы с обозначениями всех ватерлиний и палубных линий, всех плоскостей, кривых и пересечений. Он видел подводную скважину, трубопровод, каскад вспомогательных труб и генераторы, грохочущие в приземистых балластных башнях.

Ноги отказались повиноваться Таллену, и тот соскользнул вниз по стене, а когда он достиг пола, чертеж качнулся, перевернулся и увеличился, пока наконец-то не показалось твердое ядро его тошноты, сияющее и очевидное на плане.

– Понтон, – прохрипел он.

Понтон? Который?

Он пытался ответить, не зная, откуда приходят эти вопросы и ответы. Как вопреки такой боли ему удавалось мыслить столь ясно?

Номер четыре. Но не днище и не килевой пояс. Обшивка была цела. Его голова пылала.

Тогда где?

Таллен едва не всхлипывал. Он тряс головой, но боль и сияние делались только отчетливее.

Вот! Теперь он видел, что это киль. На длинном гребне бокового киля четвертого понтона образовалась микротрещина. Вот.

Он стиснул веки, и тугой шов боли в его черепе начал постепенно расходиться.

Вот .

И беспамятство пришло, чтобы спасти его.

А потом вернулось сознание.

Зажмурившись от воспоминаний о боли, Таллен почувствовал, как ветер бьет и облизывает его, прежде чем ощутил что-то еще. Потом появились запахи – поразительная шафрановая горечь и обжигающая едкая острота моря.

Тогда Таллен открыл глаза, и при виде его – такого бескрайнего и близкого, вздымающегося и рушащегося – завопил от восторга. Твердые как лед брызги обдавали его лицо, море оглушало. Между громогласным низвержением воды и ее отступлением можно было разглядеть неровный металл палубы.

Таллен попытался посмотреть вниз, но он не мог, не мог шевелиться вообще – только слегка двигать подбородком.

Он вернулся в клетку.

Итан Дрейм сидел, расслабленный, у себя в кабинете.

– Я готов, – доложил я ему. – Циклолет ожидает.

Он махнул рукой, чтобы я сел в кресло.

– Торопиться незачем.

– В чем дело?

– Кое-что изменилось, Алеф, – сказал Дрейм. – Не надо так беспокоиться. Я знаю, что ты не любишь перемены. Ты такой странный парнишка. Сегодня с нами полетит Мадлен. Это будет сюрприз для нее.

– Мадлен? – Это было плохо. Пеллонхорк ее не ждал. Я обещал ему, что нас будет только двое. Я не знал, что делать.

– О, – ответил я. – О, вы уверены?

– Ей захочется составить планы. Выбрать цвета, ковры. Дом уже почти к этому готов. Когда-то она должна о нем узнать, и этот день – сегодня. Но ничего ей не рассказывай. Я хочу, чтобы это был сюрприз.

У меня колотилось сердце и крутило живот. Я понятия не имел, что мне делать. Пеллонхорк сказал вести себя как обычно, но я не мог представить, как отреагировал бы на это в обычный день. Я сказал:

– Там восемьсот пятьдесят тысяч квадратных метров пола, и…

Итан Дрейм рассмеялся.

– Все-таки, Алеф, ты похож на отца.

Эти слова немного меня успокоили. Я был не против того, чтобы он так говорил. Может показаться странным, но между нами было что-то вроде близости. Он мне доверял, а под конец дня, я знал, станет мной гордиться. Я подбадривал себя мыслью о том, что наличие Мадлен – это всего лишь вариация алгоритма.

Мадлен вошла в комнату в вихре духо́в. Она выглядела недовольной. Дрейм поймал мой взгляд и покачал головой, чтобы я молчал.