Роджер Леви - Платформа [litres]

«СКОРОСТЬ ПОЛЕТА 285КМ/Ч, РВП НА ПЛАТФОРМУ 5Ч48М.

ТУРБУЛЕНТНОСТЬ 0,67, ПЕРЕГРУЗКА В ПРЕДЕЛАХ 2,6 ЖЕ».

Неожиданно ослабла привязь.

«ФИКСАЦИЯ ОСЛАБЛЕНА. ВАМ НАСТОЯТЕЛЬНО РЕКОМЕНДУЕТСЯ РАЗМЯТЬСЯ».

Таллен с трудом поднялся. Подошел к кабине, но страховочный трос остановил его в метре от двери. Он вернулся назад и обнаружил, что привязь не позволяет ему подходить к фюзеляжу ближе чем на метр в любом направлении. Таллен побродил взад-вперед, потом снова сел и поправил ремни так, чтобы ему было как можно удобнее.

На монитории ничего не было. Рокот накренился, и Таллену пришлось побороть приступ тошноты, сглатывая желчь. Привязь, стягивающая плечи, породила воспоминания о больнице, и, закрыв глаза, он увидел лица в масках, людей, глядящих на него, поднимающих его, удерживающих его, чтобы связать ремнями – нет, завязать бинты, – и себя самого, вопящего от невыносимой боли. Это было в больнице? Казалось, его воспоминания перемешались.

Тяжелый гул мотора ввинчивался в его череп. Таллен хватал губами воздух и пытался избавиться от новых воспоминаний: звук шагов, а потом жгучая боль в боку и взрыв в голове. Он помнил, что кричал…

Потом настало мгновение полнейшей тишины, немедленно сменившееся ровным и громким рокотанием машины, которая резко нырнула и легла набок. Привязь туго натянулась, выдавливая из Таллена дыхание. Он отыскал взглядом мониторию, сосредоточился на ней. Что-то воняло.

– Эй, груз. Проснулся?

Море под ними было уже не серым, а мешаниной белой пены и черных теней. Таллен облизнул губы. Вкус у них был мерзкий.

– Проснулся, я спрашиваю?

– Да. – Таллен чуял рвоту. Он весь перепачкался в ней, и она уже начинала подсыхать.

– Как ты там?

– Кажется, я проблевался.

– Ты это сделал, еще когда мы из облаков не вышли. Я тебя предупреждал. Как на платформе-то выживать собираешься? Ты орал и дергался. Ну, пытался. Помнишь хоть что-нибудь?

– Я… Нет.

– Говорил я, что ты слишком спокойный. Говорил же, да?

– Что я кричал?

– Понятия не имею. – Пилот отключил связь, потом вернулся. – Ни разу еще не возил психически здорового буровика. – Пауза. – Мне пришлось тебя газом утихомирить. Вынужден спросить: ты еще такое выкидывать планируешь? Я бессознательный груз раньше не сбрасывал, но в руководстве такой раздел есть.

– Я в порядке. – Таллен вытер губы тыльной стороной ладони. – Когда мы будем на месте?

– А мы на месте. На мониторию посмотри.

Море корчилось и вставало на дыбы, и Таллен увидел на мониторе платформу, рванувшуюся вправо, влево, а потом на мгновение замершую в центре. Море захлестывало ее корпус, стирая его и вновь открывая. Платформа казалась хрупкой и крошечной.

– Готов?

– Нет. Подожди. – Таллен натянул шлем и застегнул его на шее, проверил ботинки. Рокот заложил вираж. – Я сказал, подожди.

– Высадка через десять, девять, восемь…

Пропихнув руки в перчатки, Таллен сжал кулаки и почувствовал, как зафиксировались краги, запечатав его в костюме для высадки как раз в тот момент, когда привязь начала притягивать его к двери. Костюм раздулся и повысил давление; Таллен крякнул.

– …Три, два…

Когда дверь отъехала в сторону, Таллен ощутил кислый вкус воздуха в шлеме.

«Склонись и перевались через край», – вспомнил он, попытался принять нужное положение, но не смог. У него не получалось думать, и он просто смотрел, как трос перевязи натянулся над его головой, а потом пол исчез, и Таллен вылетел из рокота и закачался в пустоте. Только это была совсем не пустота: мощные удары воздуха швыряли его из стороны в сторону и дышать было невозможно.

И еще он приходил в себя в больнице, хотя воспоминания снова перепутались, это было до больницы, и он глубоко вдохнул газ, чтобы не выныривать, не желая вспоминать, но глоток шлемового воздуха вернул его к безумному ветру, игравшему им, словно ураган – перышком; трос лопнул, и Таллен падал.

А потом его рвануло вверх, когда привязь приняла на себя его вес. Таллен огляделся, сбитый с толку, и увидел тонкую нить троса, уходившую к еле видной серой точке рокота.

Он посмотрел в другом направлении. Вниз? В симах всегда ощущалась четкая разница между верхом и низом, кораблем и морем, но здесь были только нависающие формы, расплывчатые колонны и распорки. Не было ни неба, ни моря, только грохот черной воды, одолевавшей само притяжение. Таллен не понимал даже, падает он все еще или нет.

Вскоре его ноги в чем-то запутались, и он забился в панике, пытаясь высвободиться, забыв о симах, но все вокруг него внезапно сделалось темным как смерть, а то, что поймало его, взбиралось вверх по ногам, захватив к тому же и руки, и была это, как понял Таллен, ловчая сеть.

Он был в ловчей сети. Платформа поймала его.

Дрожа, но, припомнив наконец тренировки, он нащупал на сетке ближайший карабин, защелкнул его на привязи, и неожиданно все стало совсем как в симах. Он проверил привязь, поискал и нашел еще два карабина и неожиданно услышал в шлеме голос, отчетливый, несмотря на гул ветра:

– Добро пожаловать на платформу, мистер Таллен. Пожалуйста, отцепите десантрос, и я подниму вас на борт.

Голос был мягким, бесполым и невероятно успокаивающим. Таллен отцепил трос и посмотрел, как тот поднимается вверх и исчезает. Он поискал в небе рокот, неожиданно захотев что-нибудь сказать пилоту, но сделать это было невозможно, да Таллен и не знал, что именно сказать.

Сеть поднялась и обволокла его. Ощущение было совсем не таким, как от привязи, фиксировавшей его внутри корабля. Таллен чувствовал, будто его обнимают, укрывают и защищают. Он ничего не видел. Ветер унялся и стих до отдаленного шепота, и Таллен закрыл глаза и заплакал.

– Вы пробудились?

Таллен чувствовал, что плывет, хотя не знал, реально ли это ощущение. Он открыл глаза, но они отказывались фокусироваться. Две фигуры, не более чем приземистые матовые пятна, мерцали в изножье кровати – жесткой кровати – на которой он лежал. Таллен резко вдохнул и вдруг замер, боясь обнаружить, что снова стал пленником больничной клетки. Он зажмурился и стал слушать, как ему казалось, разговор двух медиков.

– Это странный вопрос. Если он пробудился, неглупого ответа не существует. Если нет, задающий чувствует себя нелепо.

– Мы не можем чувствовать себя нелепо. Мы не можем чувствовать ничего.

– Ты звучишь нелепо. Он пробудился. Вопрос его пробудил.

Не открывая глаз, Таллен пошевелил пальцами на руках, потом на ногах. Ему ничего не мешало, хотя его намерения и последующие движения казались независимыми друг от друга. Что-то было неправильно. Что-то неврологическое. Операция, которую над ним провели, не удалась.

– Его пробудил мой голос, а не вопрос.