Кэтрин Мур - Грядет тьма (сборник)

Я нащупал одежду и вышел на улицу. Ни за что на свете я не поеду в Сан-Андреас и не позволю избить себя до полусмерти этим прекрасным утром. Прошлой ночью я говорил уверенно, потому что взял на себя роль, от которой не мог отказаться, ведь иначе было просто нельзя поступить. Но с этого момента должны были произойти некоторые изменения.

Солнечный свет беззастенчиво и величественно падал широкими косыми лучами на обеденный стол, где шестеро моих коллег сидели над почти пустыми тарелками.

— Доброе утро, — произнес я.

Шесть пар глаз холодно посмотрели на меня. Я прошел мимо них, не останавливаясь, и отнес полотенце и бритвенные принадлежности в небольшое бетонное здание, расположившееся среди стволов секвой на дальней стороне поляны. В этом бытовом домике размещались душевые, туалеты и чаны для стирки. Я вошел в полузабытый мир 50-х годов, пытаясь во время бритья представить себя в те безмятежные времена до пятидневной войны.

Когда я вернулся, все шесть тарелок были убраны со стола, но кто-то уже положил и открыл единственную банку с завтраком, и пар начал подниматься, когда заработал самонагреватель. Кресси Келлог налила кофе в чашку и поставила ее рядом с моей тарелкой. Я не смотрел на нее. Я чувствовал себя одновременно хорошо и ужасно. Мне была приятна свежесть и прохлада утреннего лесного воздуха. Но на моей коже появилось знакомое ощущение мурашек. Сейчас мне нужно было больше выпивки, чем обычно я себе позволял. В настоящее время алкоголь мне был необходим для позитивного настроя на будущее. Пусть оно будет эфемерно и опасно. Я даже не знал, что собирался сделать. Но все равно, это ощущение было удивительно приятным.

Мне стало немного не по себе от внезапной мысли, что я сейчас сплю и боюсь проснуться.

Я разложил на столе сценарий «Перекрестка» и просматривал его, пока ел. Скорее всего, я никогда не буду ставить эту пьесу или играть в ней, но заученные во сне строки отложились в мозгу, и мне было любопытно, как это выглядит на бумаге. Против воли я начал группировать в уме свои собственные реплики, осторожно отсекать сцены, обдумывать, как я справлюсь с этой ролью. Если я вообще с ней справлюсь.

Пьеса выглядела довольно невинно. Никакой очевидной пропаганды, хотя она и должна была присутствовать, потому что Комус никогда и ничего не делает без цели. Кажется, там были юноша и девушка (Кресси и Рой, должно быть), которые встретились на перекрестке улиц в маленьком городке. Там есть влюбленная женщина — офицер связи, которая делает намеки юноше. Это должно было затронуть душу зрителя. Комус всегда хорошо умел играть на чувствах людей. Это вызывало спонтанное проявление сентиментальности.

Также есть пожилая пара, которая часто ссорится, но набрасывается на любого, кто пытается встать между ними. И лихой пожилой мужчина (сам Рохан), который пытается разорвать отношения между юношей и девушкой. Это была основа произведения со многими возможностями. То что нужно. Вся пьеса была хороша. Простая история об одном вечере в жизни шестерых и о том, как они решают проблемы друг друга и свои собственные примерно за час игрового времени. Все очень талантливо придумано, избрана верная сюжетная линия для трагикомедии.

Я сидел, представляя себе игру актеров на реальной сцене, выстраивал в уме картины, и невольно задавался вопросом, как этот актерский состав воплотится в свои собственные роли. Это всегда интересно. И мне тоже стало любопытно. Ни один человек не осознает одну и ту же роль одинаково. Было очень приятно чувствовать, как творчество снова захватывает меня, как будто никогда не отпускало.

Захватывает и пугает.

Голос Полли, раздавшийся совсем рядом, заставил меня подпрыгнуть.

— Рохан, я хочу тебе кое-что сказать.

Я поднял голову. Ее жесткие волосы были гладко причесаны, каждая прядь блестела отдельно в косых лучах утреннего солнца, падавших сквозь кроны деревьев. Она выглядела такой изможденной, словно вообще не спала.

— Мы уже все обсудили, — сообщила она мне. — Мы не хотим распускаться без крайней необходимости. Нам нужна работа. Мы даже готовы работать с тобой до тех пор, пока ты относишься к нам достойно. Но предупреждаю — еще один взрыв, как вчера, и... — ее лицо залилось краской, а на шее проступили красные пятна.

— Хорошо, — ответил я. — Вы обращаетесь ко мне уважительно, и я буду обращаться к вам соответственно. Со мной нелегко работать. Я вас всех предупреждаю. На репетициях не будет никаких поблажек.

Она отрывисто кивнула.

— Мы этого и не ждем. Мы просто хотели, чтобы ты знал. Если ты сможешь организовать все в Сан-Андреасе и гарантировать, что нас не разорвет толпа, мы сразу же начнем репетировать. Труппа соскучилась по работе.

— Хорошо, — согласился я и перевернул страницу сценария, показывая, что разговор окончен. Она снова слегка покраснела и резко обернулась, едва не столкнувшись с Гатри, который подходил к столу, застегивая клетчатую рубашку.

— Когда вы будете готовы, мистер Рохан, — проговорил он, — я отвезу вас в Сан-Андреас.

Я ничего не ответил. Мое внимание привлекла сцена на другой стороне поляны. Кресси и Рой Копли стояли вместе в одном из ослепительных столбов света, слои дыма туманом плыли вокруг них, как благовония в храме. Она держала его забинтованную руку с преувеличенным сочувствием, и то как они смотрели друг на друга, заставило меня быстро взглянуть, заметила ли это Полли.

— Как насчет поездки, мистер Рохан? — вмешался Гатри.

Я пожал плечами. Проблемы Полли были ее личным делом.

— Поехали, — буркнул я.

— Останови здесь на минутку, — попросил я.

Гатри выключил мотор, и вокруг нас воцарилась гулкая тишина гор.

Теплое солнце, яркий искрящийся воздух, легкий ветерок с сосновым запахом. Шоссе тянулось перед нами на длинных бетонных опорах через долину, где простирался Сан-Андреас. Мы увидели лишь два поворота с шоссе в город: один — для въезда, другой — для выезда. Перед единственным въездом в город красная Контрольная станция Комуса светилась, как огромная овальная капля крови, и выглядела немного странно без флага, который всегда развевался на флагштоке.

Сан-Андреас расположился среди лесистых холмов и переливался разноцветными осколками солнца в остеклении зданий. Центр города был обозначен монументальной стелой из белого камня, казавшейся невероятно высокой на фоне голубого неба. К югу долина расширялась, переходя в сельскохозяйственные поля разных цветов, и издали напоминала шахматную доску, по которой медленно передвигались грузовики и ходили рабочие. На мгновение я вновь почувствовал боль в спине от непосильного труда бесправного жнеца на самом дне общества.