Генри Каттнер - Мы истребляем людей (сборник, том 2)

По экрану проплыла дрожащая зеленая линия, означающая, что Лоусон воздержался от удара по манекену полицейского.

Три дня спустя Лоусон бросил в водохранилище фенилтиомочевину, причем сделал это в поле зрения одного из охранных телеобъективов, установленных по периметру водохранилища, и сначала подержал бутылку с этикеткой, чтобы ни у кого не было никаких сомнений. После чего весело засмеялся и ушел.

— Мне нужна защита от тяги к убийству, — сказал Фергюсон психиатру БСЛД. — Вероятно, тут какая-то параноидальная основа. Этот клиент будит во мне мерзавца.

— Будит в вас мерзавца? — переспросил психиатр. — И как же именно?

Фергюсон рассказал ему все.

— Таким образом, у него ничего нет, — закончил он. — Даже невроза, насколько мне известно. Но меня тревожит этот парень. Он берет двадцать два страховых полиса, и... я уже боюсь, что могу начать чувствовать позже.

— Вы просто отождествляете себя с БСЛД. Думаю, мы можем избавиться от этого. Сублимированием или чем-то подобным. Главное — удалить причину. От одного глотка еще не становятся алкоголиками. Мы проведем вас через специальную подпрограмму, Фергюсон.

— Я все время думаю о зрелых гориллах. Для меня было бы хорошей терапией поехать на охоту и пострелять самцов горилл. Хотя я не уверен. Это ведь может привести к клаустрофобии или агорафобии. Я имею в виду страх перед открытым пространством, а не страх перед толпой. Тогда мне нужно провести какое-то время в одном из тех маленьких строений, которые предсказывают погоду. А как насчет обитой войлоком палаты, стены которой то сжимаются, то раздвигаются?

— А как насчет успокоительного? — вмешался психиатр. — Проблема с такими, как вы, в том, что вы видите простую заусеницу и тут же начинаете думать, что это серьезный психоз. Мелкие проблемки обычно автоматически исправляются сами собой. Мы храним полные карты всех штатных работников и знаем о вас гораздо больше, чем вы думаете. С вами все в порядке. Но, только чтобы осчастливить вас, мы пройдем через подпрограмму и удостоверимся, что вы не оборотень... хотя, если бы вы не были приспособляемым, то не добились бы таких успехов на службе.

— А что делать с Лоусоном? — печально спросил Фергюсон.

Разумеется, о нем уже позаботились. Разумеется, БСЛД вызвало Лоусона для повторной проверки. Он прибыл весьма охотно, очевидно, подавив легкое удивление. В Фергюсоне окончательно окрепло убеждение, что психиатры ничего не обнаружат. Все прежние приступы растерянности и страха объединились, чтобы подсказать ему, что кем бы Лоусон ни являлся, он явно был неподвластен точным инструментам БСЛД. Единственный способ обнаружить его отклонение от нормы состоял в том, чтобы скорректировать эффект, который он оказывал на другие объекты — именно так заподозрили в свое время существование Плутона, прежде чем обнаружили его на практике.

Но психологическая схема Лоусона показала отсутствие экстремальных отклонений от нормальности.

Он скрыл высокую сопротивляемость, но так поступают и многие другие. Повторной обработкой пентоталом натрия не удалось сломать все его барьеры — что тоже не было таким уж незнакомым явлением. Он лежал на кушетке, введенный в транс специальными препаратами, но его ответы на вопросы совершенно не удовлетворяли Фергюсона.

— Как вы себя чувствовали, когда бросили фенилтиомочевину в водохранилище? — спросили его.

— Я чувствовал себя хорошо, — ответил Лоусон.

— Но вы же помните, мы вроде бы договорились, что вы не будете бросать фенилтиомочевину в водохранилище?

Молчание.

Вопрос повторили.

— Нет, — ответил Лоусон.

— Вы можете ударить полицейского?

— Нет.

Что же можно было сделать еще из того, что не было сделано? Ему дали дополнительную дозу гипнопрепарата, еще тщательнее, чем прежде, закрепив в нем кодировки. Но он был вписан в Поле для Ошибки. Он был не часто встречающимся типом личности, но все же в рамках нормы. Если у него и были какие отклонения, выходящие за эти рамки, то психиатры не сумели их обнаружить. А Фергюсон был уверен, что такие были. Главный вопрос: как убедить в этом других? У БСЛД было ровно столько же доказательств, сколько и у Фергюсона, если это вообще можно назвать доказательствами. Очевидно, нельзя. А пункты, которые убеждали самого Фергюсона, были такими эфемерными, что на них нельзя было строить доказательства. Иногда он сам чувствовал сомнения, но всегда отбрасывал их и возвращался к слепому, нелогичному убеждению, которое не выходило у него из головы. Сверхчувствительность? Может ли это быть ответом? Много лет назад он интересовался теоретическим вопросом о супермене, и в те времена, глядя искоса на того или иного субъекта, Фергюсон думал о том...

Но никогда раньше он не чувствовал такого убеждения. Частью разума, которая, казалось, была такой же специализированной и безошибочной, как радар, чувствительностью, которой, по-видимому, обладал только он, Фергюсон знал ответ. Он всегда в глубине души ожидал, что однажды теория супермена станет практикой. Теперь он думал, что вот оно — случилось! Но как убедить в этом тех, у кого нет такого же убеждения, возникающего из каких-то внутренних процессов, которым он даже не мог дать название? С таким же успехом Фергюсон мог бы объявить о втором пришествии Мессии. В лучшем случае его бы тут же выбросили, как поломанную деталь. И общественное недоверие лишило бы законной силы истину... если это вообще была истина. Никогда еще не было такого, чтобы какому-то человеку, утверждающему, что он Наполеон, тут же поверили бы без достаточных доказательств. До Галилея, сказал себе Фергюсон, наверняка было много сумасшедших, которые, среди прочих заблуждений, были убеждены, что Земля вращается вокруг Солнца.

Не существовало бы Поля для Ошибки, если бы много людей не подпадали под определенную классификацию. Произвольная выборка одного случая походила на эксцентричность со стороны Фергюсона. У него не было аргументов, которые он мог бы предъявить на всеобщее обозрение. Он был предшественником Галилея, утверждавшим, что Земля вертится. И не было у него телескопа, каким мог бы воспользоваться любой другой.

И что он мог с этим поделать?

Только то, что уже сделал.

Психиатры могли помочь ему до определенной точки — предела видимости их, фигурально выражаясь, телескопов.

Но Фергюсон не осмеливался сказать им, что именно он подозревает, из страха, что на него тут же наклеят ярлык больного психозом. На деле, он должен был подвергнуть психоанализу самого себя, — как известно, это труднейшая задача, — и попытаться выделить и проанализировать безымянный, конкретный смысл, который подсказал бы ему, чем именно является Лоусон.