Песах Амнуэль - Смещение

— Вита… — не удержалась Лаура, и доктор Шолто крепко взяла ее за локоть.

— И все-таки у меня получилось, одиннадцатого числа, да, если бы я знала раньше, что нужно одиннадцатое, это день рождения папы, день смерти мамы, это день, отмеченный во всех мирах и всех статистических системах…

Откуда она знает такие слова? Статистические системы?

Господи! Конечно. Бирн. Биография Эверетта. Вырванные страницы. Там…

— Одиннадцатое число… — повторила Вита, задумчиво глядя в потолок, будто две единицы были там написаны большими несмываемыми цифрами. — Это код ко всему. Одиннадцать.

Она улыбнулась матери, искоса посмотрела на доктора Шолто, отвернулась к стене и закрыла глаза. Заснула? Так быстро? Не захотела больше разговаривать?

«Что делать?» — одними губами спросила Лаура у доктора, та покачала головой и взглядом показала на дверь в соседнюю комнату. Лаура кивнула, постояла минуту у постели. Вита, скорее всего, не спала, лежала, закрыв глаза, дыхание нормальное, показания приборов, судя по реакции — точнее, по отсутствию реакции — доктора Шолто не вызывают опасений…

Лаура поцеловала Виту в щеку и пошла к двери с ощущением опустошенности, непонимания, бессмысленности и, в то же время — чего-то, что только сейчас, минуту назад, зародилось и способно было разрешить все проблемы. Как это называется в психологии? Когнитивный диссонанс?

— Я думаю, все будет хорошо, — убежденно (специально для Лауры?) сказала доктор Шолто, плотно прикрыв дверь в палату. — Объективные показатели в полном порядке, такого я не видела с самого…

Она хотела сказать «начала»? Слово замерло на языке. Лаура прислонилась лбом к стеклу двери, смотрела на Виту, пыталась соединить несоединимое в мыслях и ощущениях.

— Одиннадцать, — сказала она. — Почему?

— Вита сказала…

— Я слышала. Но одиннадцать — это еще и число листов в бумагах, оставленных Эвереттом.

— Это как-то связано с вашей дочерью? Вы не говорили… — В голосе прозвучало осуждение.

— Не знаю. Что-то есть для Виты в этом числе.

— Одиннадцать… Аполлон-одиннадцать сел на Луну.

— Нет-нет, — перебила Лаура. — Речь о другом. Эверетт — физик, который в середине прошлого века придумал многомировую теорию квантовой механики. Сейчас ее называют его именем — эвереттика.

— Для меня это темный лес, — пожаловалась доктор Шолто. — При чем здесь Вита?

— Вы не поняли… Все, что Вита говорила… Она вообразила себя… Не вообразила, а на какое-то время… не подберу слова… сказать «стала»? Нет, осталась собой. Но Вита говорила — вы слышали…

— Да, и это записано…

— Вита говорила, будто она — дочь Эверетта. Лиз. Элизабет. Она покончила с собой одиннадцатого июля девяносто шестого года.

— Бедняжка…

— Несколько раз пыталась, а в тот день… Она оставила записку, где писала, что уходит к отцу, в параллельный мир.

— Отец…

— Он умер четырьмя годами раньше. А родился в январе тридцатого. Одиннадцатого числа. В восемьдесят девятом умерла Нэнси, мать Лиз, жена Эверетта. Одиннадцатого ноября.

— Ноябрь — одиннадцатый месяц… — пробормотала доктор Шолто, но Лаура не расслышала.

— Об этом написано в книге Бирна, которую Вита достала из второго ряда, куда никогда не заглядывала. И вырвала именно те страницы, на которых было написано о Лиз и ее смерти. Я проверила.

— Значит…

— Но там не было слов, что говорила Лиз… Вита…

— Она могла придумать, если книга произвела на нее впечатление.

— Эти же слова говорил Бербидж!

— Кто?

— Физик из Принстона. Он никогда в жизни не курил — сам так сказал. А вчера попросил у меня закурить и дымил профессионально, будто много лет выкуривал по десятку сигарет в день.

— Бывает…

— Курил Эверетт, — перебила Лаура.

— Вы хотите сказать… — Доктор Шолто окончательно потеряла нить разговора.

— Я не знаю, что хочу сказать, — отрезала Лаура. — Но все связано. Послушайте, Изабель, — она взяла доктора Шолто за руку, — если у вас есть время, я расскажу с самого начала. Заодно приведу в порядок мысли. А вы скажете, сошла ли я с ума.

— Хорошо. Я только сделаю пару звонков, сестра Джексон ждет моих распоряжений.

— Да, конечно.

Лаура опустилась на кушетку. Привести в порядок мысли. И вспомнить главную — мелькнувшую, когда Вита чужим голосом… Мысль исчезла мгновенно. Вспомнить…

— Я слушаю вас, дорогая Лаура…

Шеффилд писал быстро и передавал исписанные листы Алану. Тот клал их перед собой, хмурился, пытался понять. Почерк был четким, совсем не адвокатским. На столе, в коробке для писем, лежали страницы, исписанные, скорее всего, самим Шеффилдом — типичный, по представлению Алана, адвокатский почерк, ненамного отличавшийся в лучшую сторону от врачебного. Шеффилд выписывал знаки интегралов, будто делал это с детства, не задумываясь — красивые лебединые изогнутые шеи. Треугольнички «дельт» — равнобедренные, как паруса на яхтах.

Глаза у Шеффилда были полузакрыты. Если он и смотрел куда-то, то не на листы, а в пространство перед собой — будто слепой, выводивший бессмысленные каракули. О чем он думал? Думал ли вообще?

Одиннадцатый лист лег перед Аланом, ручка в руке Шеффилда описала на очередном листе незаконченную окружность и упала на стол. Адвокат открыл глаза и сказал будничным тоном:

— Вроде все? Я ничего не упустил?

— Видимо, нет. Здесь одиннадцать листов. Их было одиннадцать, верно?

— Да.

— Как вы сумели запомнить? Вы их видели, скорее всего, мельком? Вскрыли пакет, достали, посмотрели…

— Нет. — Адвокат отгородился от предположения Алана ладонью. — Я вскрыл пакет и передал доктору Кодинари. Он перелистал бумаги, пересчитал листы. Конечно, потом взглянул и я. Не очень внимательно.

— И запомнили? — с сомнением спросил Алан.

— Нет, конечно! То есть тогда не помнил, даю слово! И не мог помнить! Пару часов назад, разговаривая с Эльзой, увидел… не знаю, как это назвать…

Шеффилд закашлялся. Нашарил на столе телефон, сказал, откашлявшись:

— Эльза, дорогая, приготовьте, пожалуйста, две чашки кофе. Покрепче.

— Мне виски, если можно, — попросил Алан.

— И рюмку бурбона. Одну, для гостя.

— Хорошо бы бутылку, — пробормотал Алан.

Адвокат сделал вид, что не расслышал реплики.

— Эти формулы, — спросил он, — что-то значат? Для вас? Для физики?

— Да. Эти формулы… — Алан помедлил, надеясь все же зафиксировать и только после этого произнести вслух то, что, как он точно знал, хранилось в его памяти. Не зафиксировал, но сказал — по наитию: — Эти формулы изменяют мир.

Шеффилд ждал продолжения. Формулы не могут изменить мир. Мир изменяют люди. Или мир изменяет сам себя — природные силы делают это постоянно. Мир изменяет людей — можно сказать и так.