Песах Амнуэль - Смещение

«Если тебе дадут линованную бумагу — пиши поперек». Он помнил эти строки из Брэдбери, которого читал в юности, а потом увлекся Хаббардом и Хайнлайном. Он помнил эти строки из Хименеса, но считал их своими. Ему всегда пытались подсунуть линованную бумагу, и он всегда писал поперек. Получал от этого удовольствие большее, чем от расчетов ядерной зимы, от придуманного им алгоритма, от фирм, которые создавал.

Он был спокоен, уверен в себе. Функция распределения рассчитана правильно. Он пересчитал пять раз, меняя начальные и граничные условия.

На потолке двигались тени, которых, по идее, быть не могло. Черное на темном. Темное на черном.

Все относительно.

Полностью ли сохранится память? Сохранится ли вообще? Он знал физический результат, а психический, психологический оставался в области предположений. Максимальный доверительный интервал, которого удалось достичь, — два целых, восемь десятых стандартных отклонения. Неплохо, но недостаточно без контрольного эксперимента.

Он приподнял руку, посмотрел на светившиеся стрелки наручных часов. Время растянулось. Время сжалось. Время пульсировало и повторяло себя. Тени на потолке застыли. Темное на темном. Черное на черном.

Он чувствовал движение стрелок. Если движутся стрелки — движется время. Когда время исчезнет — остановятся часы. Он почувствует?

Остановится время — остановятся часы — остановятся жизненные процессы — остановится сердце.

Сейчас.

— Рада, что вы позвонили! — сказала Ализа, но Алан в ее голосе радости не услышал. Надо бы поразмыслить об этом, но Алан настроился на дискуссию именно с доктором Армс. Ализа поняла бы… должна была понять… сумела бы… Имена других коллег не то чтобы не всплывали в памяти, но не вызывали нужной степени доверия — не личного, а сугубо научного.

— Ализа, я буду в Институте через… — он посмотрел на часы в телефоне, — примерно через три с половиной часа. Нужно обсудить одну проблему.

— Но… — Ализа, видимо, тоже взглянула на часы. — Это довольно поздно. Нельзя ли отложить на завтра? Скажем, часов в десять?

Он не мог ждать до завтра. Физически не мог. Он не доживет до завтрашнего дня, если не выскажется, если идеи, которыми наполнено его сознание, не будут выявлены, если не станут сегодня, сейчас, сию минуту фактом именно этого мира, этой реальности. Всему свое время. Раньше — бессмысленно. Позже — исчезнет, истончится, пропадет зыбкая связь миров, что-то станет лишним, а что-то невозможным.

— Прошу вас, Ализа, — сказал он, ужасаясь тому, как умоляюще звучит голос. Будто он выпрашивал свидание. — Очень важно, мне больше не с кем обсудить, а время идет, и завтра может оказаться поздно.

— Поздно — для чего? — удивилась Ализа. Голос Алана ей тоже не понравился, но не по той причине, о какой думал Бербидж. Ализа расслышала знакомые интонации ученого, которому в голову пришла неожиданная, возможно гениальная, возможно безумная, возможно бессмысленная идея, и голова пухнет, если идеей немедленно не поделиться. Но — вечер, дома ждут к ужину, мать приготовила бараньи ребрышки с соусом чили. Что дороже в жизни — наука? Родители? Доверие?

— Поздно, — сказал Алан. — Чтобы. Спасти. Мир. От. Распада.

Каждое слово прозвучало отдельно, будто выбитое в гранитном монолите. Совсем другой голос. Интонации не умоляющие, как только что. Повелительные. Приказывающие.

Что-то случилось. Бербиджу нужна помощь. С миром не случится ничего. С Бербиджем — может.

— Хорошо, — сказала Ализа. — Я буду у себя. Вы где? Помню, вы собирались лететь в Сан-Франциско?

— Я в Вашингтоне. Еду в аэропорт. Договорились. Через три часа в вашем кабинете. Спасибо, Ализа!

Алан прервал разговор прежде, чем она успела возразить. Перезвонит? Выключить телефон? Нет, может позвонить Лаура. Должна позвонить. Обещала.

И чей-то еще звонок… Кто-то еще должен… Кто? Алан не мог вспомнить. Реальность странным образом отдалилась, будто оказалась за тонкой, прозрачной, легко преодолимой, но при этом невозможной для преодоления преградой. Алан чувствовал себя в коконе, не стеснявшем движений, не мешавшем думать, даже взаимодействовать — заплатить таксисту, пройти контроль, купить билет, зарегистрировать, подняться в самолет, занять место у окна, сказать пару слов мужчине, опустившемуся в соседнее кресло, пристегнуться, закрыть глаза, уйти в себя…

Лаура позвонила, когда он подъезжал в такси к Институту.

— Алан, — сказала она, будто продолжая начатый несколько часов назад разговор. — Я поняла, Алан.

— Вы поговорили с Витой?

— Вита поговорила со мной. И доктор Шолто.

— Лаура, сейчас я очень занят. Можно, я перезвоню завтра?

— Буду ждать звонка.

— С вас одиннадцать долларов, сэр. Опустите, пожалуйста, деньги или вложите карточку в приемное устройство

Оказывается, он ехал на убер-такси без водителя. Не обратил внимания. Алан расплатился кредитной картой и направился к зданию Уилер через парк по той же дорожке, по которой шел… вчера? Позавчера? В этом мире? В другом?

Кто-то невидимый, но ощутимый, шел рядом с ним. У Кого-то шаг был более широкий, Кто-то был выше Алана на голову и крупнее. Кто-то, кого он знал. Кто-то, кем был он сам. И не был.

Алан достал пачку «Кента» и предложил Кому-то, Кто Шел Рядом. Кто-то взял сигарету, но в пачке осталось столько же, сколько было, Алан закурил и вдыхал неприятный, но вкусный дым, пока не дошел до входа. Курить в Институте запрещалось, но ему-то всегда разрешали курить — даже на конференциях. Кому? Ему — Алану, или Тому, Кто Шел С Ним Рядом?

Алан бросил недокуренную сигарету в мусорный блок, приложил к опознавателю большой палец левой руки и быстро поднялся по лестнице. Тот, Другой, шел впереди. Дорогу он знал. Они оба знали.

Ализа сидела, поджав ноги, на диванчике и читала текст в три-д планшете, делая заметки и ставя вопросы, на миг повисавшие в воздухе и втекавшие в текст. Взглядом она указала Алану на место рядом с собой.

Алан сел, и Тот, Кто С Ним Пришел, сел тоже. Не на диванчик. На пол. Скрестил ноги.

— Я буду говорить, а вы поправляйте, если я стану ошибаться. — Алан сказал это Тому, Кто Пришел С Ним, но Ализа приняла слова на свой счет.

— Постараюсь, — улыбнулась она, интонацией показав, что готова слушать, но не простит Алану, если разговор окажется пустышкой, а время — потраченным зря.

— Формулы Эверетта, — сказал Алан, — это расчет управления ветвями многомирия.

— Сначала преамбула. Когда великий Бор, которому физики смотрели в рот, будто гипнотизеру, и почти такой же великий Уилер отвергли мою идею волновой функции Вселенной, я испытал такую пустоту в мыслях, какой, наверно, не существует в самой пустой области пространства — времени. Я думал: жизнь кончена.