Песах Амнуэль - Смещение

Япробегает мысленным взором «ближайшие» реальности, отличающиеся на величину квантового смещения. Для классических реальностей, где только и могут существовать люди, квантовая единица на деле может означать (и означает) очень много. Иногда — так много, что жизнь становится невозможна, и планета погибает в жаре расширившейся солнечной короны, а то и вовсе не рождается из-за неудачного распределения масс в протопланетном облаке.

Явыбирает миры. Это легко — просмотреть, прочувствовать. Миров бесконечно много, и Яне может учесть все. Впрочем, можно попытаться, хотя для этого придется отказаться от понятия времени, и Япока не знает, возможно ли это в принципе, но, главное, — если возможно, не приведет ли к всеобщему коллапсу волновой функции или — что ничем не лучше — к декогеренции, распаду сознания Яна бесконечное число сознаний и подсознаний составляющих Яиндивидуумов.

И еще. Японимает, внезапно, неизбежно и радостно, что ничто человеческое Яне чуждо. Ялюбит, Яненавидит, Яскорбит, радуется, верит (странное ощущение — вера, но она у Яесть, как есть и неверие). Яхочет бродить по институтскому парку в Принстоне, по тропинкам, по которым ходили в разное время Эйнштейн, Вигнер, Уилсон, Линде, множество ученых, чьи мысли и идеи структурировали реальности, вне воли и понимания их создателей изменяли распределение вероятностей, смещали максимумы — по сути, создавали будущее, бесконечное число разных будущих.

Япротиворечит себе, это важное качество метавидуума. Метавидуум внутренне противоречив по определению — иначе Яне может эволюционировать, а эволюция неизбежна, как рост энтропии.

Шеффилд — противоположность Кодинари. Ализа бешено ревнует Лауру к Алану, Лаура отвечает взаимностью. Это хорошо, хотя и составляет определенное неудобство, когда Япринимает важные решения. Однако неудобство с лихвой компенсируется эмоциональностью.

Есть, однако, изъян. Или, напротив, достоинство, которое Япока не оценивает. Я-Вителия запутана с Лиз Эверетт, покончившей с собой, во всех известных Яклассических реальностях. Из-за принципа неопределенности Лиз ушла из жизни в интервале от 1992 до 1997 года, сведя счеты с жизнью на Гавайях, в Рио-де-Жанейро, Сиднее, Джакарте и даже в Осаке. Важно, что запутанность Виты и Лиз не приводит к физической склейке, и Лиз не становится частью Я. Яощущает это как ущербность и неопределенность причин и следствий. Я— не совершенное существо, Яэто понимает. Прекрасно — есть возможность развития! Яэто печалит, потому что Яне может понять Яполностью. Возможно ли это в принципе — понять Я?

Алан и Ализа вернулись в Принстон поздним вечерним рейсом. Ализа пыталась вздремнуть, но мысли и чувства не давали расслабиться. Она ощущала себя частью Яи еще кого-то, большего, чем Я. Она пыталась мысленно создавать математические структуры, Алан сначала помогал, потом подумал, что это ни к чему, а оставшийся в Вашингтоне Хью сказал, что математика отвлекает Яот движения к цели. Хью был прав, но математические символы рождались сами по себе, Ализа ничего не могла с этим поделать. Тогда вмешалась Лаура, заметив, что Ализа пытается с помощью математики отвлечься от чувства более значительного — от любви к Алану.

«Ты ревнуешь!»

«Да», — призналась Лаура, и Алан подумал вслух, чтобы обе слышали:

— Девочки, я люблю вас обеих, ведь это то же, что любить себя.

— А себя ты любил всегда! — с иронией подхватила Ализа.

Алан смотрел в окно, самолет начал снижаться, запад нещадно горел угасающим солнечным пламенем, и Алан видел не только жгучую фотосферу, но смутные очертания короны. Непривычное зрелище, о котором Хью сказал, что теперь, похоже, Яможет воспринимать недоступные прежде нюансы — например, контрасты в яркости и много чего еще, для индивидуума недоступное.

— Мамочка, как красиво! — воскликнула Вита, видевшая, то, что видел Алан, и то, что видела Лаура, и то, что было перед глазами Хью и Шеффилда. В первые мгновения девочке было страшно, она подумала, что возвращаются кошмары, от которых ее избавила доктор Шолто, но Лаура взяла дочь за обе руки, Алан ее успокоил радостной эмоцией, Хью довольно резко заставил страх уснуть в общем подсознании, а раскрывшаяся перед Витой память Яоказалась такой увлекательной, что девочка погрузилась в нее, вскрывая слой за слоем. Память сопротивлялась, как желе, которое Вита рассекала ложечкой, чтобы отправить в рот сладкий кусочек детской радости.

— Осторожнее, милая, — беспокойно предупредила Лаура. — Наша общая память может оказаться для тебя непосильной.

— Не может, — вмешался Хью. Он ехал в убер-такси по Драйн-плаза, направляясь в отель, зарезервированный в прошлой реальности. — Наша память потрясающе интересна, я вижу такие глубины, ты их тоже видишь, и кое-что тебя наверняка могло бы шокировать, если бы твоя память была отделена от общей…

— Секс, например, — буркнул Карпентер, вспомнивший о ночных бдениях с Анитой Гаспаро, его прежней любовницей, которую он однажды с заранее продуманным цинизмом, оскорбил. Анита влепила ему ожидаемую (он знал ее характер!) пощечину, собрала вещи и убралась из его квартиры. Вспомнил он и о первой ночи Лауры с будущим отцом Виты, будто все происходило с ним самим, и он перепугался, что те же картины может увидеть Вита… Нет, успокоил Марк, успевший адаптироваться в общем котле памяти. Виту, как всех нас, не может шокировать ничто, даже…

Он вспомнил бурные похождения юности, когда являлся домой рано утром, мать стояла у окна и пыталась разглядеть его, возвращавшегося с очередной любовной… не нужно называть это… кто сказал?.. Отец? Ты не был чопорным и всегда называл вещи своими именами. Да, сынок… Ты никогда не называл меня сынком! Дело не в том, как кого назвать, дело в сути, она теперь тоже общая. Отец, я понимаю тебя, но не могу не осуждать, я теперь помню, как ты отзывался о маме!

Послушайте, сказал Карпентер, и коллега Остмейер присоединился к этой мысли, оставьте память в покое, у Ябудет много времени, чтобы структурировать память, это очень увлекательно (особенно для Виты, сердито подумала Лаура, а Вита поцеловала маму и вспомнила… ой, что же это…), это очень увлекательно, повторил Карпентер, но давайте к делу.

Дело мы и так делаем, сказали Хью с Аланом. Шеффилд кивнул, стоя перед сейфом, где лежали закрытые дела, ждавшие часа, когда бумаги можно будет за давностью лет отправить в мусоросжигатель, а Кодинари отстранился, он только что вник, понял и оценил красоту математики Эверетта. Математики, которую с детства терпеть не мог, не знал, не понимал, а сейчас прочувствовал ее красоту, куда большую, чем красота зимнего рассвета, женской груди, музыки Вивальди и композиций Марка.