Журнал «Искатель» - Искатель, 2019 № 06

— Да, — задумчиво ответил Киркин, — она была на полу, и мы ушли, не трогая ее. Я это хорошо запомнил…

— Странно! — сказал следователь. — Придется, кажется, отправившись любоваться на привидение, писать совершенно новый протокол.

Трое агентов в это время вышли из соседней комнаты и заявили, что множество вещей в ней тоже переменили свои места. Так, например, шкаф в стене, из которого, очевидно, и выкрадены все богатства старика, вновь открыт и нижняя доска проломлена, чего раньше не было.

Наконец, постель старика измята совершенно иначе, чем это было прежде. Как будто кто-то тяжелый и плотный сидел на краю ее.

Все перешли в соседнюю комнату, кроме Крушинского. Он видел, как они нагибались, оглядывая постель, как ползали на коленях, слышал, как несколько агентов удалились проверить, целы ли запоры на входах, он все стоял, неподвижно вглядываясь в простую, но для него очень значительную вещь.

В углу над образом была приколота роза. Засохший цветок был обернут в черный креп. «Что это, эмблема или осталось на память после чего-нибудь?» — грустные мысли молодого человека до того привязались к этому цветку, что он забыл, где он и почему.

Перед ним опять восстал бледный силуэт в лунном свете, не тот, не с покрытой головой и мертвенно скрещенными руками, Но живой, очи которого были устремлены к небу, а рука, бледная рука, в порыве какого-то невыносимого страдания как будто сотворила крест.

— Что вы так задумались? — подошел к нему следователь.

— Так тут есть о чем подумать! — ответил Крушинский.

— О да, — согласился следователь, — дело такое сложное, что, право, я охотно склонился бы, если бы мог, в сторону предположений, что тут вмешался дьявол… потому что…

Но он недоговорил, вздрогнул, и все вздрогнули, как один.

Неизвестно откуда, но громко и явственно пронесся по всем комнатам душераздирающий женский крик, и через несколько секунд ему ответил адский хохот баса.

Все остолбенели, словно превратившись в живую картину. Агент, державший фонарь, выронил его, и тот потух.

— Зажгите фонарь! — опомнившись первым, грозно крикнул следователь и опять смолк.

В стороне залы послышались глухие стенания. Звук их, нежный и полный невыразимой муки, был так призывен, что Крушинский, несмотря на темноту, кинулся в ту сторону, откуда он послышался.

За ним бросились следователь и агенты, но, как ни осматривали потом всё при свете вновь зажженного фонаря, не нашли ничего и никого, кроме возвратившихся агентов, заявивших, что они слышали крик, когда осматривали нежилые комнаты внизу и все три входа, на которых целы печати, наложенные еще в первый раз. Тогда следователь стал производить осмотр лично.

Уже начало светать, а группа сыщиков все еще лазала по лестницам, отворяла двери чуланов, заглядывала в самые мрачные и, по-видимому, сокровенные углы, но ничего не нашла. Привидения тоже не оказалось. Когда все было окончательно перешарено и перерыто, а они не пришли ни к каким результатам, Крушинский, весь бледный, сверкая глазами, твердо заявил следователю:

— Дайте мне, господин следователь, двух агентов, единственно для проверки моих действий, и я завтра один проведу ночь в этом доме, чтобы разгадать его тайну… Пусть люди находятся внизу у входа, они должны будут явиться на второй мой выстрел, потому что первый может быть следствием галлюцинации.

Следователь принял это предложение, но с условием, чтобы в числе двух у входа был и он, а запасные люди будут спрятаны где-нибудь в соседнем доме. Все вышли. Загремели тяжелые затворы, была наложена печать. И опять даны постовому самые строгие инструкции.

Утро уже наступило. Весь восток вспыхнул пламенем, и блеск его отражался на белых группах облаков, причудливо потянувшихся к нему своими фантастическими очертаниями. Было морозно. Снег скрипел под ногами. Крушинский простился со следователем и быстро перешел дорогу к своему дому.

Это было полуразрушенное деревянное строение, с причудами старины вроде колонн, представляющих теперь какие-то жалкие брусья с облупившейся краской и щелями во всю длину. Фасадом этот дом выходил на пустынную набережную, подъездом — в переулок. Он походил более на дачу, чем на городской дом, да и сама окраина Петербурга говорила, что когда-то он служил графам Крушинским в качестве загородного уголка. Тенистый сад окружал этот дом. Столетние дубы задумчиво стояли теперь, распростерши свои обледенелые и запорошенные ветки. Вороны каркали…

Следователю так и не удалось заснуть в ту ночь. Приехав домой, он выпил чашку крепкого кофе и переоделся, потому что через какой-нибудь час намеревался ехать в N-скую больницу для допроса неизвестного, приведенного дворником в полицейский участок.

Следователя звали Павлом Ивановичем Сурковым. Это был человек небольшого роста, плотного сложения, с умным лицом. Твердая воля виднелась во всех его движениях и в выражении простого русского лица, на которое наложили какой-то особенно хороший отпечаток культура и природный ум. Карьера не удавалась ему вследствие особого, очень распространенного на Руси склада характера, в силу которого носителям его было приятно служить, но тошно прислуживаться.

Он был человек семейный, от роду имел тридцать два года и профессию свою любил всей душой. Чуждый разных канцелярских интриг, он занимался только делом, относился к нему честно, приносил большую пользу, но при всем том его систематически обходили повышением.

Правда, до сих пор у него не наклевывалось ни одного более или менее громкого дела, за которыми обыкновенно так гоняются в юридическом мире и которые действительно помогают сделать карьеру, но вот теперь случай представился. Надо было показать себя. И Сурков, лихорадочно одернув полы сюртука, вышел в переднюю, приказав сказать барыне, когда она встанет, что он опять уехал по этому делу.

От дому до больницы было далеко, так что, когда он подъехал, было уже почти восемь. Передав карточку дежурному доктору, он заявил ему, что хочет переговорить с больным с глазу на глаз, и отправился в сопровождении вахтера. Последний провел его из швейцарской широким коридором в стеклянную дверь, за которой направо и налево были выходы во двор, а прямо была дверь с решетчатым окном и надписью: «Беспокойное отделение». Прочтя ее, следователь обратился с вопросом, почему оно так названо.

— Буйные есть, ваше благородие, — лаконично ответил вахтер и, не открывая рта, зевнул, отчего получилась очень странная гримаса.

Затем он постучал согнутым пальцем в решетку, и тройная дверь начала отворяться. Зазвякали болты, защелкали задвижки, и наконец посетителя впустили. Перед ним было помещение очень оригинального устройства. Прямо напротив двери находилась толстая стена, по левую и правую сторону которой шли длинные темные коридоры. Под сводами их вереницей мелькали огоньки ламп, но они, казалось, не только не освещали, но и придавали еще более мраку, который боролся с пробивающимся сквозь какие-то крошечные верхние оконца светом наступающего дня. Откуда-то из глубины доносились крики. Временами они повторялись в других местах, то справа, то слева и, очевидно, исходили их тех комнат, двери которых, тоже украшенные решетками, выходили на оба коридора.