Александр Филиппов - Сказка без чудес

Другим инструментом, к слову сказать, они и не пользовались почти, объяснив любопытствующему полковнику, что тёсаная доска да бревно гораздо более стойки в отношении гнили, ежели, к примеру, пилёные.

А потому Перегудов больше не вмешивался, предоставив полную свободу действия мастерам, и только поглядывал не без восхищения, как шустро, до рези в глазах, сверкают на солнце в умелых руках арестантов отточенные до белизны лезвия топоров.

Так же, играючи, близнецы вовсе не лёгкие брёвнышки из вечного дерева — лиственницы, не гниющей, а каменеющей от воды с годами, с руки на руку перекатывали, подтёсывали, постукивая обушком, в рубленные вроде бы на глазок, но удивительно точные пазы подгоняли.

Кроме Перегудова, за работой мастеров наблюдала со второго этажа коттеджа, оставаясь дома во внеслужебное время, дочка полковника, Елизавета.

Она была девушкой современной, отучилась в школе полиции, постоянно пребывала в мужском коллективе, знала отлично, что детей не на огороде в капусте находят, даже несколько любовных приключений пережила, но замуж, к великому огорчению отца, всё как-то не выходила.

А посоветоваться по этому поводу, поделиться озабоченностью и тревогой Николаю Петровичу не с кем было.

Случилось так, что мама Елизаветы, когда дочка ещё в младенчестве пребывала, умерла в одночасье от тяжкой, навалившейся незнамо откуда, болезни. Отец в другой раз жениться не стал, сам воспитывал дочь, как мог, сообразно своим представлениям, но мужик есть мужик, и в сердечных делах чада — какой советчик?

Однако старался, как мог, пользуясь разными, казавшимися ему хитроумными способами, сводил накоротке Лизу с теми сослуживцами из молодых, кто на роль жениха ему подходящим казался, да всё бестолку. И это притом, что Елизавета по всеобщему мнению была вся в покойную мать — писаная красавица!

Вот и оставалась дочка по деревенским меркам в зрелых летах — двадцать шестой годок ей шёл отроду, незамужней да не рожавшей.

А тут эти парни из уединённой усадьбы! С русыми, непокорно вьющимися кудрями, голубоглазые, плечистые да мускулистые. Не так, как бодибилдеры нынешние, пустым, бройлерным мясом, накаченные. А с настоящей, рабочей, звероватой даже силой, которая чувствовалась в том, как топорами, словно невесомой палочкой дирижёрской неустанно помахивали, как без напряга, едва ли не одной рукой, неподъёмные брёвнышки перекатывали да к нужному месту на срубе прилаживали.

Лизе Соломон особенно приглянулся. Это на первый взгляд братья-двойняшки вроде бы одинаковые. А Елизавета сразу подметила: у Соломона, в отличие от Семёна, и черты лица вроде помягче, добрее будто бы, и румянец на щеках, симпатичной золотистой щетиной поросших, вроде как попунцовее, поярче. И глаза, казалось ей, у него голубее. И в работе Соломон вроде как половчее двигался, грациознее.

И вышло так, что Лиза, боясь признаться в этом даже себе, «запала», как говорится. Да на кого?! На арестованного! Что недопустимо, конечно же, и никакими правилами и должностными инструкциями не предусмотрено.

Хотя, с другой стороны, не жулик, не грабитель или, упаси Господи, не убийца же ей приглянулся! Всего-то нарушитель паспортного режима. Бумажка, тьфу, ничтожная не должным образом оформленная! И это притом, а капитан полиции Елизавета Перегудова это не понаслышке знала, что у настоящих-то злодеев, опасных преступников, все документы, удостоверяющие личность, как правило, в полном порядке оказываются.

А эти братья-близняшки жили себе тихо-мирно в уединённой усадьбе, трудились от зари до зари, обихаживая большое и справное, как приметила Лиза, хозяйство, и ни о каких прописках, паспортах, небось, и не думали.

На что это всё им в лесу-то?

Поскольку Елизавета была воспитана в деревенских, народных, смело можно сказать, традициях, то не стала долго предаваться бесплодным воздыханиям и созерцанию зазнобы из-за тюлевой занавески, а приступила к делу практически.

А именно — наварила борща из свиной грудинки, густого да жирного, так, как отец любит — чтоб ложка стояла. К нему — по куску мяса с кулак в каждую миску. Да сметанки — не покупной, магазинной, а с подворья, той, что ножом резать можно, да на хлеб мазать. А ещё — сальца солёного, чесночком щедро приправленного, салатик из огурцов, помидоров да лука зелёного — всё свеженькое, со своего огорода, напластала краюхи — ржаного да белого. И ко всему этому — графинчик «первача», соседкой, тёткой Дарьей по-совести, «для себя», выгнанного.

Полуденное солнце тягучим и липким зноем весь двор заливало, ни тени, ни ветерка. А потому Лиза накрыла стол, где попрохладнее — на сквознячке, на веранде, и пошла мужиков на обед приглашать.

И старая, раскатанная теперь по брёвнышку, банька, и новая, выраставшая споро, прямо на глазах, как гриб-боровик после проливного дождя, располагались у ручейка, который местное население гордо именовало речкой Чебенькой. Сейчас, посерёдке засушливого лета, здесь с бережка на бережок, не замочив ног, легко перепрыгнуть можно было. Тем не менее, скудный поток этот был чист, и служил надёжным источником воды для нескольких бань, чередой расположившихся вдоль мелководного русла на задах сельских домовладений. Он же исправно уносил прочь, дальше, в большую реку Боровку, мыльные стоки после помывок.

Здесь-то и тюкали весело топориками, скинув рубахи на солнцепёке и бронзовея мускулистыми, блестящими от пота торсами, братья-близняшки.

Заметив девушку, прервали работу, заулыбались конфузливо. Елизавета, преодолевая накатившую вдруг откуда ни возьмись, робость, будто не самолично командуя вооружённым нарядом, задерживала давеча близнецов, пряча глаза, предложила застенчиво:

— Пойдёмте обедать… э-э… — замялась, соображая, как следует к ним обращаться. С одной стороны, как находящиеся под арестом они — граждане. С другой — работали у полковника братья неофициально, по доброй, так сказать, воле. По именам — Семён да Соломон, вроде как совсем уж по-свойски. Дистанцию всё же блюсти нужно. И добавила, так ничего и не придумав, нейтральное: — Парни…

Выручил, помог преодолеть неловкость и скованность дочери отец, подкативший на своём служебном «Патриоте» с синей полосой на кузове как раз к обеду.

Ели братья, за одним столом с полковником, который самолично хотел, было налить им по рюмке — для настроения да аппетиту, но близнецы отказались решительно: «На работе не пьём».

Перегудов, нацелившийся было и сам опрокинуть под это дело стопочку, осёкся, а Лиза быстренько убрала со стола от греха подальше графинчик, назидательно взглянув на отца: учись, мол, у ребят ответственному отношению к делу!

А вечером, когда дежурный наряд увозил арестантов в решетчатой клетке патрульного УАЗа, капитан полиции Елизавета Перегудова поняла, что с нетерпением будет ждать следующего утра. При этом ей хотелось, чтобы братья не торопились с работой особо, строили баньку подольше. Потому что впервые в жизни влюбилась нежданно-негаданно в одного из близнецов.