Александр Филиппов - Сказка без чудес

Ещё в раннем детстве, проводя его, в отличие от здоровых сверстников, гонявших во дворе футбольный мяч, за чтением книг, Гриша решил, что станет писателем.

Правда, придумывать и рассказывать благодарным читателям какие-то истории, наблюдая жизнь преимущественно из окна квартиры или больницы, совсем не просто.

Не хватало, как говорят профессиональные писатели, фактуры, знания достоверных деталей, реалий человеческого бытия.

К тому же, прагматично размышлял Гриша, написание романов и повестей требует каждодневного, многочасового напряжения, кропотливого труда, который растягивался на долгие месяцы, а то и годы, да ещё с непредсказуемым результатом!

Уж лучше и в самом деле научиться сапоги тачать — за это хоть гарантированно деньги платят.

Другое дело — поэзия. Стихотворение можно написать на одном дыхании, в один присест, потратив всего пару часов с последующей отделкой.

И, что немаловажно, как понял Гриша, вращаясь с младых ногтей в окололитературных кругах, в качестве поэта в общественном сознании утвердиться гораздо проще.

И это при том, что, сочиняющих рифмованные строки, называющих себя поэтами, даже если верить публикациям в Интернете, нынче — не десятки даже, а сотни тысяч, и число их перевалило за миллион.

Казалось бы, шансов стать заметным, утвердиться в этом безбрежном океане виршеплётов, среди которых есть, конечно, и, безусловно, талантливые, практически нет.

Однако Гриша не зря был смышлёным, в общем-то, юношей.

И сообразил, что в наше суматошное время, когда сограждане заняты в основном своими проблемами, бесконечными кредитами, ипотеками, напрягами на работе, бытовыми проблемами, художественную литературу мало читают. А стихов не читают совсем.

А это значит, что места поэтов на литературном Олимпе, без учёта мнения читателей, ибо такового просто не существует, распределяют сами писатели.

И, если заручиться поддержкой литературных мэтров, критиков, которые признают тебя, поддержат, оценят высоко твоё творчество — ты уже в дамках!

А окружающие, не читавшие ни твоих стихов, ни каких либо иных кроме тех, с которыми ознакомились по школьной программе, с авторитетным мнением легко согласятся. Дескать, талант, так талант, гений, так гений, ну и ладно. Нам-то какая разница?

Вот почему Гриша набился сперва в ученики, а затем и в друзья, соратники, и единомышленники, к престарелому мэтру южно-уральской поэзии Ферапонту Сбруеву.

И не ошибся в расчетах.

Ничем не выдающиеся среди прочих того же ряда вирши «начинающего» поэта Кулешова, изобилующие свечечками, церковками и лампадками, замелькали на страницах газет, с лёгкой руки обладающего обширными литературными связями мэтра, появились в альманахах, коллективных сборниках, «толстых» журналах.

И через пару лет поэт Григорий Кулешов, стихов которого никто из публики особо не знал, не читал, утвердился в литературных кругах!

И теперь всё чаще задумывался над тем, что престарелый мэтр выполнил свою функцию, а региональные рамки для него, Кулешова, уже тесны. А потому следуя логике всякого стремящегося выжить, паразитирующего организма (увы, увы, именно в этом качестве молодой поэт существовал в литературе, и в этом следовало хотя бы самому себе без утайки признаться), пора поменять носителя. То бишь наставника, старшего товарища — «толкача», и выходить на федеральный, общероссийский уровень.

Ему давно опостылел и этот лес, вид за окном с вечными ёлками, и эта комнатушка в Дому творчества, да и сам дряхлый мэтр — довольно мерзкий, неряшливый и жадный, говоря по правде, старик. Который в последнее время совсем сбрендил. Строчил откровенно графоманские стишки, как из пулемёта, бегал с ними по библиотекам и творческим вечерам, рассылал знакомым в журналы, не обращая внимания на многозначительное молчание в ответ или вежливые отказы.

Однако Гриша не мог не принимать во внимание ещё одного душевного качества ветхого пиита — его злобной, доходящей до исступления, мстительности.

И отчётливо понимал: если он под каким-то, даже самым благовидным предлогом покинет вдруг пакостного старика, тот приложит все силы к тому, чтобы опорочить своего недавнего фаворита. Развернёт в прессе компанию травли, организует какие-нибудь уничижительные рецензии на стихи Кулешова, которые, Гриша и сам это признавал скрепя сердце, были и впрямь малоталантливы и вполне заурядны. По определению неспособные привлечь хоть сколь-нибудь значительную читательскую аудиторию.

Потянувшись, и отбросив тягостные мысли, молодой поэт покинул комнатку, и длинным коридором, по скрипучим, кое-где провалившимся половицам, вышел во двор. Поджав скорбно губы, огляделся окрест

Утро в бору разгоралось погожее, подрумяненное июльским солнышком, жаркое. Озаряло самые тенистые, потаённые уголки лесной чащи, высвечивая палую хвою, редкие травинки у толстых комлей деревьев, блеклые, невзрачные, будто в погребе распустившиеся цветы, над которыми, тем не менее, кружились какие-то мелкие, такие же белесые и неприметные, бабочки.

Во дворе Дома творчества царили такие же, как и в самом этом учреждении, хаос и запустение.

Почерневшая от времени беседка, в которой любили некогда сиживать отдыхавшие здесь писатели, и вести под водочку разговоры о судьбах отечественной литературы, накренилась на один бок угрожающе, а в крыше её зияли пробоины на месте сгнивших досок.

В жидких кустах шиповника ржавел совсем неуместный здесь, оставленный кем-то остов автомобиля «Москвич-412».

Хозяйственные постройки — сараи, кладовые, банька, тоже пришли в упадок, темнея просевшими крышами, зияя разбитыми окнами и пустотами на месте сорванных с петель дверей.

Нужник давно переполнился окаменевшим от времени содержимым, и «до ветру» поэты бегали в заросли черёмухи, на зады. А зимой пользовались помойным ведром, выливая его по мере наполнения едва ли не под двери главного входа, и окрашивая сугробы вокруг Дома творчества в жёлтые, пивные цвета.

И отчётливо видно было, что этот горевший некогда весело «очаг культуры», вверенный под присмотр утратившему талант поэту Сбруеву, доживает последние дни.

И если Гриша не хочет истлеть в забвении среди этих руин, ему следует немедленно бежать отсюда — в город, в людскую толчею, на любезный сердцу и такой удобный для передвижения, ни в пример лесным колдобистым тропкам, асфальт.

Во дворе, как и во всём Доме творчества, было пустынно и тихо. Наставник Сбруев в этот час по обыкновению посещал колобродовское кладбище — сводил счёты с мертвецами, осыпая проклятиями их могилы.

Гриша как-то проследил, чем занимается учитель на деревенском погосте, и содрогнулся. Старик и впрямь совсем из ума выжил! Всё это только укрепляло в мысли о необходимости скорейшего бегства.