Александр Филиппов - Сказка без чудес

— Кто?! — со страхом рассматривая то ли гигантскую птицу, то ли, размерами с человека, летучую мышь, спросил Глеб Сергеевич.

— Упырь, — в сердцах бросил Еремей Горыныч. — Тебе ж с ним и раньше знакомиться доводилось! Сдаётся мне, что он, гнида, всю эту бойню с нападением на нас и поджогом устроил!

И точно! Присмотревшись, отставной чиновник узнал в чёрном, парившем в небесах, и бросавшем на землю зловещую тень, существе, того красноглазого типа с алебастровым лицом, который во время оно представлялся ему, как Люций Гемулович.

Только с гигантскими крыльями и маленькими в сравнении с ними, как у птеродакля, лапками на груди. И этот преобразившийся, воздухоплавающий Люций Гемулович не просто летал. А извлёк вдруг из складок своих чёрных, полоскавшихся на ветру, одеяний, некий светящийся шар. И запулил его с верхотуры в сторону дома!

Слышно было, как этот плазмоид с оглушительным треском взорвался где-то на крыше, так, что с козырька посыпались вниз искры — раскалённые до бела, словно брызги напалма.

— Ну, а теперь моё время пришло, сынок! — услышал Дымокуров Еремея Горыныча.

И опять это родственное, глубоко личное, интимное даже — «сынок», покоробило Глеба Сергеевича.

Он не без раздражения оглянулся на Еремея Горыныча.

Но того, собственно говоря, и небыло уже рядом с ним.

По крепкому, совсем не стариковскому телу домоправителя прошла вдруг волна судорог. Мышцы его — на груди, на плечах, на бёдрах бугрились, и выпирали, как у бодибилдера — культуриста. Потом начало изменяться лицо — кожа на нём прямо на глазах стала грубеть, приобретать зеленовато-медный оттенок, покрываться струпьями, вроде чешуи. Не рыбьей, а такой, какая бывает у рептилий — крокодилов там, или змей.

Нижняя челюсть принялась вытягиваться, то же происходило и с верхней частью лица, носом, надбровными дугами, пока они не вылепились непостижимым образом в некое подобие рептилоидной хари. С огромными и острыми, будто кинжалы, загнутыми внутрь пасти, клыками. Пальцы на руках удлинились, тоже покрылись грубой чешуйчатой кожей.

При этом одежда того, кого вновь обретённая родня называла батюшкой Глеба Сергеевича, трещала по швам, не выдерживая давления распиравшего изнутри, растущего тела.

И вот уже на месте, где только что находился домоправитель, стояло нечто, столь же жуткое, сколь и парящий в небесах над усадьбой человекообразный монстр.

Наконец, рубашка, вздувшаяся на спине Еремея Горыныча, словно там внезапно образовался горб, лопнула, и из прорехи вымахали, развернувшись едва ли не во всю комнату два огромных, перепончатых, явно годных для полёта, крыла.

Взмахнув ими так, что с этажерки какие-то фарфоровые безделушки, сметённые вихрем, посыпались, ещё пару минут назад такой домашний, рассудительный, кругом положительный, если подумать, домоправитель, преобразившийся теперь чёрт знает, в кого, вылетел, стартовав бесшумно, в распахнутое настежь окно.

Не забыв, между тем, дёрнув за шпингалеты, заботливо, как рачительный хозяин, распахнуть обе створки рамы.

Глеб Сергеевич, как не поражён был увиденным, бросился следом. Пренебрегая опасностью быть подстреленным, отставной чиновник высунулся в оконный проём едва ли не по пояс. И, задрав голову, старался разглядеть то, что происходило сейчас в небесах.

Он с неожиданным для себя азартом, восторгом даже, наблюдал за тем, как сошлись там, в воздушном бою, словно два лётчика — аса, два создания, напоминающих самолёты только наличием крыльев.

Один из них, несомненно, был упырём, каким их изображают в фильмах про Дракулу. Другой — Змеем-Горынычем. Или драконом. Или, если смотреть на это существо с научной точки зрения, то, скорее всего, летающим динозавром. Птеродаклем каким-нибудь.

Только, в отличие от своих собратьев по юрскому периоду, огнедышащим.

Выписывая в небе немыслимые виражи, монстры сражались каждый своим оружием.

Упырь норовил подбить противника, швыряясь в него раскалёнными плазмоидами наподобие шаровой молнии, дракон — дышал пламенем, выбрасывая из пасти, словно из огнемёта, огненную струю.

Пару раз он достал-таки чёрного соперника, опалив тому крылья. А в ответ получил заряд плазмоида в грудь, впрочем, особо не пострадав. Ибо дракона, судя по всему, защищала надёжно толстая чешуйчатая броня.

С бесстрашием и хладнокровием, коих Глеб Сергеевич не подозревал сроду в себе, он застыл в оконном проёме, не обращая внимания на доносившуюся со всех сторон стрельбу, и наблюдал за схваткой, переместившейся теперь выше, под самые облака — редкие, белесые, знойные, не сулящие спасительного для горящего бора дождя.

Впрочем, определение «хладнокровно», относилось, пожалуй, только к опасности, которую представляла стегавшая по бревенчатым стенам усадьбы вражеская картечь и жужжавшие едва ли не над головой свирепыми, смертоносными шмелями, убойные свинцовые пули — жаканы.

А вот кровь отставного чиновника как раз-таки и вскипела, разлилась, побежала бойчее, запульсировала со жжением и зудом по всему телу, вызывая лёгкую боль, и не испытанную прежде ломоту в суставах и мышцах.

И вот уже на нём распёрло лёгкую хлопчатобумажную рубашку в синюю клеточку, сначала в плечах, а потом и груди.

Засвербело в носу, зачесался лоб, стала меняться кожа, грубея на глазах и покрываясь чешуёй медного цвета.

А на спине, где-то под лопатками, словно ещё одна пара рук выросла.

Дымокуров взмахнул ими, и обнаружил, почувствовал, что это и не руки вовсе, а огромные, и в то же время удивительно лёгкие, такие же, как у Еремея Горыныча, перепончатые крылья.

Казалось бы, Глеб Сергеевич в ужас должен был придти от случившихся перемен с его телом, и даже лишиться чувств, однако никакого страха он не испытывал. Напротив, на него накатила вдруг первобытная, дикая ярость, которая таится, как горят учёные, в древних, подкорковых участках мозга, доставшихся нам, людям, в наследство в ходе эволюции от далёких-далёких предков — рептилий.

И ярость эта неистовая была направлена на противника, на общего их с Еремеем Горынычем неприятеля — гигантскую летучую мышь, упыря.

Не слишком ловко перевалившись через подоконник, ощущая, как шуршат за спиной непривычным довеском сложенные до поры крылья, вывалившись на улицу, Глеб Сергеевич расправил их, взмахнул для пробы — раз, другой, и легко преодолев земное притяжение, взлетел.

Издав благодаря изменившимся, трансформированным голосовым связкам боевой клич — что-то среднее между вороньим карканьем и орлиным клёкотом, взмыв в воздух, он решительно бросился на врага!

Пожалуй, впервые за много-много лет, Василиса Митрофановна пришла в отчаянье.

Прожив безмерно долгую, по человеческим меркам, жизнь, она видела всякое.