Александр Филиппов - Сказка без чудес

Так и не уловив сути этой беседы, Глеб Сергеевич зашевелился, со стоном сел на кровати. Улыбнулся вымученно родственникам:

— Здрассьте… Доброе утро! — а потом добавил жалобно. — Всю ночь кошмары снились. Даже летал во сне!

— Растёшь! — лучась улыбкой, заметила тётка. — Поверье такое есть. Человек летает во сне в те минуты, когда растёт.

Дымокуров окончательно пробудился. Вспомнив давешний ночной разговор, возразил сварливо:

— Да куда уж мне расти, пенсионеру-то…

Василиса Митрофановна покачала участливо головой:

— Эх, Глебушка, ничего-то ты про себя не знаешь пока… — и добавила совсем другим тоном, энергично и требовательно, будто сержант новобранцу. — Ну, хватит валяться, племянничек. Подъём! Пора завтракать… точнее, по времени-то, уже обедать!

С этими словами оба визитёра покинули спальную, предоставив Глебу Сергеевичу возможность откинуть, наконец, душное одеяло, и начать одеваться.

Обедал он, сидя на своём привычном месте, в то время как во главе стола, на стуле красного дерева с резной высоченной спинкой, воцарилась Василиса Митрофановна.

Еремей Горыныч, несмотря на вполне дружеские, на короткой ноге, как успел понять Дымокуров, отношения с настоящей хозяйкой усадьбы, стоял поодаль, изображая готовность немедленно вступить в дело — подать, подлить, пододвинуть очередное блюдо.

Марья-искусница тоже изображала прислугу, и металась запалено от булькающей, шкворчащей на разные голоса кухонной плиты в столовую, уставляя и без того ломившийся стол всё новыми, с пылу-с жару, яствами.

Так что обедали тётушка и племянник вдвоём, храня тягостное, нарушаемое лишь позвякиванием серебряных приборов о дно тарелок, молчание.

Неожиданно Василиса Митрофановна, сохранявшая на протяжении всей трапезы барственную осанку, вкушавшая неторопливо и чопорно, повернув слегка голову в сторону домоправителя, предложила:

— А налей-ка ты, голубчик Еремей Горыныч, нам по рюмке доброй настойки. Той самой, что баба Ягода на целебных кедровых орешках сработала. Нашему Глебушке, после всех пережитых волнений, в самый раз будет. Да и я чуток пригублю…

Крепкая, обжигающая рот и горло настойка, которую щедро налил Дымокурову в объёмистую, со стакан, пожалуй, серебряную стопку домоправитель, подействовала на отставного чиновника самым благоприятным образом.

Окончательно отступили ночные страхи, солнце в распахнутом настежь окне засияло ярче, колыхавший тюлевую занавеску ветерок приятно овевал разгорячённое вкусной, сытной и здоровой пищей лицо, птички в палисаднике защебетали громче, мелодичнее и веселее… И вообще, пребывание здесь, на свежем воздухе, в имении, показалось Глебу Сергеевичу не таким уж тягостным и бессмысленным, стало походить на захватывающее приключение, вносящее приятное разнообразие в его предшествующую, размеренную и скучную, в общем-то, жизнь…

— Ах, а погоды-то какие стоят расчудесные! — уловив безошибочно перемену в его настроении, воскликнула Василиса Митрофановна. — Пойдём-ка мы с тобой, Глебушка, по бору прогуляемся. Животы… хе-хе, после сытного обеда слегка растрясём…

Дымокуров, у которого от давешней самостоятельной прогулки по дремучему лесу осталось довольно тягостное впечатление, возражать не стал. С тёткой, чать, не заблудится!

Василиса Митрофановна вырядилась для похода в белый хлопчатобумажный брючный костюм, в котором для своего весьма зрелого возраста выглядела довольно стройной, статной, подтянутой, и, если бы не старинная трость с тяжёлым серебряным набалдашником, со спины её можно было бы принять за молодую и вполне привлекательную. Длинные волосы она забрала под светлую, повязанную, как бандана, косынку. Что сделало пожилую даму похожей на командира спецназа, ветерана, испытанного во многих боевых операциях.

Да и шагала она по лесной тропинке уверенно, быстро, так, что Глеб Сергеевич не без труда поспевал за ней, то и дело, спотыкаясь о коряги и корни деревьев, держась рядом и придерживая соломенную шляпу, так и норовившую остаться на какой-нибудь особо назойливо тыкавшейся в лицо ветке.

Он шёл и, настроенный выпитой кедровкой на благостный лад, размышлял о том, что, в сущности, совсем неплохо прожить всю жизнь в такой вот уединённой усадьбе. Жить предсказуемо, без неожиданных начальственных «вводных», день за день, нынче — как вчера. Когда, едва продрав глаза утром, не бросаешься собираться на опостылевшую работу с начальником-самодуром, коварными, так и норовящими подсидеть тебя, подгадить каким-то образом сослуживцами. А потягиваешься неторопливо, нежишься ещё какое-то время в кровати, поворачиваясь и распрямляя затёкшие за ночь члены то так, то этак. Потом бодро встаёшь, с толком и расстановкой завтракаешь, поглядывая в окно и угадывая по приметам — плоду таких же вот вдумчивых многолетних наблюдений, какая нынче будет погода.

А там, за окном, особенно в городе, кипит бурная, муравьиная какая-то жизнедеятельность. С беготнёй, шустрыми рысканиями из стороны в сторону, бесконечными поисками чего-либо и последующим перетаскиванием этого, с трудом добытого, в свою персональную норку, с мимолётным общением с такими же озабоченными, заполошными и загнанными обитателями мегаполиса. Встретились, поинтересовались на лету, дежурно, «как дела?», будто усиками потёрлись, распознавая друг друга по принципу «свой-чужой», и опять разбежались с единственной, в общем-то, целью — обеспечить себе сытный и комфортный отдых в персональных закутках после каждодневной, напряжённой и бессмысленной беготни…

— Я вот всё думаю, — прервав затянувшееся молчание, поинтересовалась тётка, не замедляя шага, и ловко раздвигая тростью ветви, загораживающие проход по тропе. — И что вас, людей, всё в города эти окаянные тянет? Небось, от пещерных предков привычка осталась? Стаей-то прокормиться легче!

Дымокуров поморщился.

— Как-то вы это, Василиса Митрофановна… с пренебрежением сказали. «Вас, людей», — с язвительной интонацией тётушки повторил он. — Будто сами вы — инопланетянка какая-нибудь!

Та остановилась, поправила выбившуюся из-под косынки седую прядь, взглянула с упрёком:

— А ты что ж, Глебушка, так ничего и не понял из нашего вчерашнего разговора?

«Ну вот, опять двадцать пять» — с досадой подумал про себя отставной чиновник. А вслух промямлил невразумительно:

— Ну, так… кое-что…

— Мы — другие, — принялась вновь терпеливо внушать ему тётка. — Хотя генетические различия между нами и людьми весьма незначительны. Настолько, что возможно межвидовое скрещивание. И в то же время в нашем наборе хромосом присутствуют геномы, способствующие трансмутации клеток, их регенерации, постоянному омоложению, вследствие чего продолжительность жизни особей нашего вида неизмеримо дольше человеческой. Две, три тысячи лет. В сравнении с гомо сапиенс — мы живём практически вечно.