Александр Филиппов - Сказка без чудес

Дымокуров пыхтел, поспевая за Василисой Митрофановной, и думал про себя: «Вот ведь досада! За исключением убеждённости в этой своей особости бабка-то вполне нормальна!».

И поспешил сменить тему, восхитился фальшиво, обведя руками вокруг:

— Ах, красота-то, какая! И воздух… — он вдохнул нарочито шумно, — прямо целебный. Ну, не две-три тысячи, конечно, а лет сто в таком лесу прожить без волнений и тревог точно можно!

Прозорливо глянув на племянника, тётка сошла с тропинки, остановилась возле приметной сосны, выглядевшей мощнее соседок, со стволом в два обхвата, не меньше, светящимся от потёков янтарной смолы.

— А вот и моя любимица, — проворковала Василиса Митрофановна, касаясь нежно бугристой, цвета молотого кофе, коры. — Я ещё в бытность её подросточком спасла. Этой сосенке лет пять было, когда её кабаны обломили. Я стволик-то подвязала, целебным варом рану замазала, вроде как гипс на ножку сломанную наложила. И ничего, поднялась. Вот какая красавица-то вымахала!

Глеб Сергеевич подошёл к сосне, осмотрел придирчиво, оценивающе, будто купить хотел. Ничего особенного. Дерево как дерево, разве что потолще других. Полюбопытствовал как бы, между прочим:

— И сколько лет этой вашей красавице?

— Триста пятьдесят, — выдала тётка, оглаживая ствол. — А вообще-то здесь, на этой широте, сосны-долгожители редкость. В среднем их век сродни человеческому — около ста лет.

— Ну, это тоже немало, — пожал плечами Дымокуров.

— А вот сосна кедровая сибирская, например, пятьсот лет растёт. Сибирская лиственница ещё больше — тысячу. А эта — уже бабушка в преклонных летах. Ну, прощай, милая, — потёрлась она щекой о кору. — Как-нибудь, незагадыча, ещё в гости к тебе наведаюсь.

Бор здесь, в отличие от той чащи, куда невзначай забрался Глеб Сергеевич во время прошлой своей прогулки, был редок, и весь пронизан солнцем. Пробиваясь сквозь вершины устремлённых в небеса сосен, солнечные лучи тёплым, медовым свечением озаряли покрытые липкой смолою стволы, пружинящую под ногами от векового слоя опавшей хвои почву, давали шанс на жизнь более мелкой растительности — кустарнику, скудной травке, редким, блеклым цветочкам.

Дымокуров отошёл от ни чем не примечательного для него дерева, шагнул было на приметную тропку, как вдруг тётка грубо схватила его за плечо:

— Стой!

Отставной чиновник в недоумении оглянулся.

— Экий ты неуклюжий, племянничек! — принялась отчитывать его Василиса Митрофановна. — Смотри, куда наступаешь!

Глеб Сергеевич недоумённо глянул под ноги, но ничего не увидел.

— Это ж сушеница лесная! — наклонилась тётка, распрямляя стебельки невзрачной травки, примятой ногой спутника. — А вон там — кошачья лапка пробилась. Или вот ещё… — указала она на пучок зелени, глянувший из-под палой хвои, — овсянка овечья…

— И… что? — не мог взять в толк отставной чиновник.

— А то, — назидательно выговорила ему Василиса Митрофановна, — что травка тут тяжело приживается. Света маловато, да и почва истощена…

— Ну и что за беда? — пожал Дымокуров плечами. — Трава как трава. Одной травинкой больше, одной меньше.

— Нет, не понимаете вы, — покачала головой тётка. — Это ж природа. Она ничего не создаёт просто так. Всё здесь, в лесу, взаимосвязано. Один вид травки питательные вещества, необходимые для корня дерева, вырабатывает. Другой — фитонциды, от вредителей их защищающие. Ну, вроде как вы, люди, герань в городских квартирах от моли сажаете. Вот ты, походя, давеча кустик брусники снёс, ногой истоптал. А он, если б вырос, ягоды дал, зверькам да птахам на пропитание!

Глеб Сергеевич даже рассердился за этот выговор на пустом месте, но промолчал, скрепя сердце, только засопел раздражённо и яростно.

А Василиса Митрофановна всё бурчала:

— Вот так вы и живёте, род человеческий, — ничего вокруг себя не видя, не замечая, никому не сочувствуете, никого, кроме себя, любимых, не жалеете! Как же! Человек — венец природы! А ты знаешь, Глебушка, сколько живых существ обитает на планете Земля?

Дымокуров не ответил, лишь хмыкнул обиженно.

— Ваши учёные, между прочим, путём математического анализа ДНК подсчитали, — вещала назидательно, шагая размашисто по лесной тропке, тётка. — Без малого семь миллионов видов живых существ живут на суше, более двух миллионов — в океане. И вы, гомо сапиенс, всего лишь один из них! И ещё неизвестно, что вы больше своим существованием на Земле привнесли — вреда или пользы. По мне — так вреда! — Василиса Митрофановна распалилась — то ли от быстрой ходьбы, никак не напоминающей праздную прогулку по лесу, то ли от негодования по поводу роли человека в природе. — А знаешь ты, Глеб, сколько вы, люди, покорители космических просторов, побывавшие на Луне, готовящие экспедицию на Марс, и дальше, дальше, в безбрежные дали Вселенной… сколько вы изучили, описали из числа тех, кто испокон веков рядом с вами живёт? Под ногами у вас копошится, над головами, а то и перед носом вашим летает? Да ничтожную часть! По самым скромным подсчётам, вам ещё предстоит изучить восемьдесят шесть процентов обитателей суши и девяносто один процент морских организмов! Вы, Глебушка, то есть люди, ни черта не знаете, не понимаете, не умеете здесь, на Земле, а в открытый космос, к иным мирам устремились!

Тётка передвигалась по тропе пружинящим шагом, удивительно легко для своего возраста, и толстенький, привычный к вальяжной, неторопливой ходьбе, как всякий знающий себе цену человек, Дымокуров едва поспевал за ней, стараясь ступать по-индейски, след в след, чтобы ненароком опять не раздавить редкую травинку, будь она не ладна. И всё равно Василиса Митрофановна шла по едва приметной лесной тропке почти бесшумно, а под ногами Глеба Сергеевича трещал оглушительно валежник, отставной чиновник то и дело спотыкался о какие-то коряги и торчащие из-под земли корни, а хвойные лапы сосен цеплялись за рубашку, бока и плечи. Будто протестуя против его присутствия в этом лесу.

А тётку несло:

— Вы даже не хозяева на земле, Глебушка. Потому что хозяева так со своим единственным домом не поступают. Вы, гомо сапиенсы, паразиты, глисты, солитёры на теле планеты. Но даже у солитёра мозгов, здравого смысла больше, чем у вашего брата, человека разумного. У солитёра хватает ума не убивать организм, на котором он паразитирует. Вы же уничтожаете свою среду обитания с огромной скоростью, безжалостно, в угоду своим сиюминутным интересам! Уже сейчас планету трясёт, лихорадит. Здесь, в России, то зима тёплая, тает всё, то лето холодное. Снег в Африке, жара в тундре. Неурожаи. Словно поражённый тяжёлой инфекцией организм, Землю нашу — то в жар, то в озноб швыряет. А инфекция эта — вы, человеки!

Дымокуров держался на узкой тропе позади, пыхтел, стараясь не отставать, и от того необходимости кивать, поддакивать, изображая согласие с тётушкой, не было. Он лишь мычал время от времени что-то нечленораздельное, и эти невразумительные звуки она могла трактовать как угодно.