Александр Филиппов - Сказка без чудес

— Возьмём те же природный газ, уголь, нефть, — просвещала между тем племянника Василиса Митрофановна. — Вы же их сжигаете в печах, в двигателях своих дурацких машин. Вот наш Заповедный бор, к примеру. Ну, есть в его недрах нефть. Так что же, страна какую-то неимоверно острую нужду в этой нефти испытывает, чтобы ради её добычи реликтовый зелёный массив уничтожить? Народ последний кусок доедает? С голоду пухнет? Да нет. Подлость в том заключается, что минерал этот нужен вам, чтобы на сторону продать, чтобы деньги дополнительно выручить. А те деньги потратить потом недуром, жрать, к примеру, в три горла! А ведь нефть, уголь, газ — это уникальные запасы органических веществ на планете, кровь, подкожный жир, если хотите, Земли! А ваши скудоумные мозги даже не осознают, что можно в будущем создавать, синтезировать из этой органики!

— Ну да, пластиковые бутылки и полиэтиленовые пакеты, — не сдержавшись, хохотнул Глеб Сергеевич. — Так этому мы уже научились.

— Вот-вот, — осуждающе подтвердила тётка. — А можно, используя эти природные запасы, синтезировать биологические объекты. Новую жизнь! Или воскрешать умерших, используя их сохранившуюся ДНК. Для заселения, например, космического пространства, куда вы так рвётесь… впрочем, о чём это я? Ведь тогда бы человек уподобился Богу, создателю всего сущего! А вы всего лишь заурядные, недалёкие, злобные и корыстные во всех своих устремлениях засранцы! Стоп! Пришли.

Василиса Митрофановна прервала свою обличительную речь, остановившись так неожиданно, что Дымокуров, сосредоточенный на ходьбе, внимательно смотревший под ноги и едва прислушивавшийся к велеречивым тёткиным измышлениям, носом чуть не ткнулся ей в спину.

Они стояли на берегу небольшой речушки — тихой, катящей тёмно-зелёные воды в песчаных берегах через самую чащу бора.

Сосны здесь расступались, давая возможность пробиться к воде и другим растениям. Над гладкой, словно литое бутылочное стекло, поверхностью реки склонились, омывая серебристые косы, печальные ивы. Тянулись к солнцу дубки, берёзы, ольха. Отмель занял густой, сочный рогоз. Он покачивал свои коричневые, похожие на кубинские сигары, бомбошки под едва ощутимым, пахнущим прелой сыростью ветерком.

— Река Боровка, — в голосе тётушки прозвучали горделивые нотки, будто не заурядную речушку, которую при желании переплюнуть можно, племяннику представляла, а величайшую водную артерию вроде Волги или Енисея. — А вот и хозяин здешний, Хрум Хрумыч…

Глеб Сергеевич глянул туда, куда указала тростью Василиса Митрофановна, ожидая увидеть на бережке рыбака с удочкой, егеря, или какого-нибудь бакенщика, хотя какие бакенщики могли быть на этой похожей больше на разлившийся привольно ручей речушке?

И никого не увидел.

Но вдруг с лёгким плеском недвижная почти водная гладь разошлась, и на поверхность явила свой лик омерзительная, поросшая бурой шерстью так, что только круглые глаза да белоснежные передние зубы виднелись, волосатая харя. Это нечто оскалило клыки — крупные, как у тигра, способные, пожалуй, ногу человеку перекусить, и ударило в глубине чем-то вроде хвоста — похоже, напасть собиралось!

Дымокуров в ужасе отшатнулся.

А тётка, напротив, бесстрашно сбежала с обрывистого бережка прямо к воде, склонилось над чудищем.

— Привет, Хрум Хрумыч! — и, оглянувшись, пояснила племяннику: — Не бойся. Это бобёр. Только очень старый. Он таких, как ты, городских да пугливых, не ест! И попеняла образине: — Эк разъелся-то ты, батюшка. На диету садиться пора. Фигуру совсем не блюдёшь! Эдак я тебя скоро и поднять не смогу!

С этими словами она опустила руки в речку. И, заметно напрягшись, крякнув, вытащила тяжёлого зверя, прижала, не обращая внимания на потоки текущей с него воды, к груди. Потом, удерживая одной рукой осклизлую меховую тушу, другой пошарила в кармане юбки, и вытянула оттуда здоровенную, вымытую заранее морковь.

— На-ка, обжора, подкрепись!

Бобёр осторожно и довольно ловко подхватил угощение передними лапками, но есть не стал.

— И чего новенького у вас, Хрум Хрумыч, здесь на реке слышно?

Зверь потянулся мордой к тёткиному лицу, приблизил свои страшные зубы к самому её уху, заурчал что-то.

Василиса Митрофановна, как ни странно, склонив голову, внимательно слушала. Потом, кивнув, молвила, успокаивающе:

— Ты передай своим, пусть не волнуются. Бывало и страшнее. Глядишь, и эту напасть как-нибудь одолеем.

Бобёр, зажав морковку в своих крепких зубах, ловко сполз на брюхе по песчаному бережку к воде, и почти без плеска окунулся в её гладь, шлёпнув на прощанье хвостом.

Наблюдавший эту сцену Дымокуров, не сдержавшись, поинтересовался с изрядной долей ехидства:

— Ну, и что этот… мнэ-э… будущий воротник на зимнем пальто вам нашептал?

Тётка, не оценив шутки, сердито сверкнула на племянника очами.

— Тревожно на реке и в лесу… Растения и деревья, в отличие от вас, людей, любую беду загодя предчувствуют.

— Да ну? — отставной чиновник скептически поджал губы.

Василиса Митрофановна вздохнула с сожалением:

— Экий ты, Глебушка… необразованный! Даже вам, людям, давно известно о том, что животные заранее знают, когда случится, например, извержение вулкана. Или землетрясение, цунами. И оставляют опасное место. Крысы бегут с корабля, если его ожидает крушение. Горняки берут с собой в забой клетку с птичкой, которая предупреждает их о грозящем обвале породы, выбросе метана в шахте…

— Я об этом читал, — вынужден был признаться Глеб Сергеевич.

— И не только звери, но и насекомые. Муравьи перед сильным дождём спешат вернуться в муравейник, закладывают ходы. Бабочки, жучки-паучки прячутся. Растения тоже предугадывают грядущие события. Сосна, с которой я давеча разговаривала, в ужасе. Хрум Хрумыч обеспокоен. Он поведал мне, или, как ты, Глебушка, изволил выразиться, нашептал, что вся живность в Заповедном бору пребывает в ужасе. Даже рыбы, и те мечутся. Многие к Уралу вниз по реке, ушли. Надвигается что-то страшное. И я, в отличие от них, знаю, что. Начало добычи нефти в бору!

Дымокуров пожал раздражённо плечами:

— Наверное, техника по лесу пошла, бурильщики заработали. Э-э… сотрясение почвы, шум… Звери забеспокоились. И что в том необычного? Никаких чудес, одни сплошные рефлексы…

На исходе была вторая неделя пребывания Глеба Сергеевича в имении. К этому времени он начал ощутимо тяготиться уже своим деревенским существованием.

Куда испарились те мечты о тихой уединённой жизни, которым зачастую предавался он на пике своей чиновничьей карьеры? Как грезилось ему тогда, в череде бесконечной беготни по коридорам Дома Советов, аппаратных интриг, непредсказуемых «вводных», как хотелось в ту пору оказаться не в казённом кабинете с канцелярской безликой мебелью, а на берегу тихой речки, с удочкой в руках. И просиживать вот так бездумно, глядя на поплавок, подрагивающий мелко в ряби воды, долгие часы, вести жизнь бесхитростную и неторопливую, обитая в какой-нибудь бревенчатой сторожке с минимальными бытовыми условиями, зато наполненную малыми радостями и от того праведную…