Александр Филиппов - Сказка без чудес

Александр Борисович Курганов гордился своей близостью к простому народу, любил и умел разговаривать с ним. Речи, которые доводилось произносить ему с высоких официальных трибун, если он не заглядывал в подготовленную заранее спичрайтерами бумажку, казались неуклюжими, косноязычными.

Другое дело — аудитория, состоящая из сельских жителей, или, к примеру, работников какого-то промышленного предприятия. В общении с ними губернатор чувствовал себя в своей тарелке, за словом, как говорится, в карман не лез. Да и простые люди, сами не великие говоруны, прекрасно воспринимали его пассажи вроде: «Э-э… как тебя там… ты мне мозги не компоссируй… не ври, короче…», хамоватую манеру общения на «ты», которая в устах главы региона звучала почти отечески. И охотно «тыкали» в ответ: дескать, «да, понимаем мы всё, Алборисыч»…

И это выглядело со стороны трогательно и естественно — ведь и к отцу родному, и к Богу в церквях люди вот так-то, на «ты», обращаются!

Вот и сейчас, прибыв на поляну в сопровождении многочисленной свиты, сопровождаемый десятком зорких, всё подмечающих глаз телекамер, Курганов не поспешил на сценическую площадку, где уже выстроился, сверкая мишурой костюмов, народный хор, и томился, нянча в руках микрофон, ведущий, а устремился в толпу праздно гуляющей публики, к народу.

— Ну как, мужики? — по-свойски обратился он к группе селян, сгуртовавшихся возле стола, на котором выставил разнокалиберные бутылки и одноразовые пластиковые стаканчики для бесплатной дегустации местный ликёроводочный завод. — Хороша водочка?

— Нормальная! — нестройно ответили те, что побойчее. — Не то, что палёную, из-под полы продают! — И предложили душевно: — Айда с нами, Алборисыч, по рюмочке! Тут задарма наливают!

— Не могу, — с сожалением покачал головой губернатор. — Это у вас праздник, а я на работе… А вот чайку с медком, пожалуй, отведаю. А, Руслан Анатольевич?! — шутливо толкнул он плечом шествовавшего рядом со спесивой гримасой на лице главного нефтяника Шишмарёва. — Давай, почаёвничаем!

Он скользнул взором по ряду столов, уставленных мёдом, чайными чашками, и устремился к одному из них. Отличавшимся от прочих водружённым по центру огромным, сияющим надраенными медными боками, трёхведёрным, не меньше, самоваром, из трубы которого курился сизый горьковатый дымок. Здесь же красовались плошки с мёдом разных цветов и оттенков — от белого почти — донникова, липового, до тёмно-ржаного — гречишного. На расписном подносе высились горки сушёных ягод, пучки трав, которыми сдабривают заварку. А в большой, с автомобильное колесо, хрустальной вазе навалена была всякая аппетитная снедь — румяные баранки да бублики, воздушные, словно взбитые пуховые подушки, плюшки да кренделя.

Хлопотала над всем этим изобилием сухонькая, согбённая годами, но шустренькая старушка, весьма примечательной внешности. В холщёвой, вышитой ярко-красным орнаментом кофте, в длинной, до пят, неопределённого цвета юбке, да в синем, повязанным узелком на лбу платочке. На морщинистой физиономии бабульки выделялся большой крючковатый нос в багровых, будто у пьяницы, прожилках, однако общее впечатление от внешности скрашивали чистые, пронзительной, озёрной синевы глаза, лучисто и зорко глядящие из-под седых, кустистых бровей.

Глеб Сергеевич, топтавшийся неподалёку в толпе, сразу признал в хозяйке стола принарядившуюся по случаю праздника бабу Ягоду.

— А что, бабуся! — обратился к ней приветливо губернатор, придерживая переминающегося недовольно с ноги на ногу Шишмарёва под локоток. — Налей-ка нам чайку. Да покрепче!

— Ах, голуби вы мои! — заворковала радостно бабка. — Уважили старушку, сподобили! Сейчас, сейчас я вам чайку нацежу. Знатного, на лесных травках настоянного. Да с медком, не простым, а с тем, что вольными, дикими пчёлками собранный. С цветов особых, заветных, которые только раз в сто лет в чаще бора цветут! Такого вы больше в жисть нигде не отведаете!

— Ну, раз так, то тем более, — благодушно хмыкнул губернатор. И махнул рукой: — Наливай!

Ловко манипулируя то краником самовара, то фарфоровым заварным чайником, бабка споро наполнила две чашки, старинные по виду, расписанные миниатюрами зимних пейзажей, явно из сервизов усадьбы, зеленовато-бурой жидкостью, и подала на блюдцах важным клиентам. Присовокупив янтарного цвета медку в хрустальных розеточках и серебряные ложечки.

Кто-то из свиты принялся совать деньги старушке, но та протестующе помотала седой головой:

— Аль мы, борские, совсем без понятий? Это угощение для дорогих гостей! А кто ж за угощение деньги берёт?!

Отхлебнув обжигающий чай, слизнув по ложке медку, Курганов и Шишмарёв, вернув с благодарностью бабке посуду, направились, наконец, к сценической площадке.

Во поле берёзонька стояла,

Во-поле кудрявая стояла! — по отмашке ведущего грянул в это время истомившийся на подмостках народный хор.

Дымокуров решился, пробрался, ввинчиваясь плечом в толпу, к бабе Ягоде, поприветствовал, слегка конфузясь:

— Здрассьте, бабуля…

Та усмехнулась:

— Здоров будь, племянничек. А я тебя давно заприметила. Всё гадала — подойдёшь, али нет. Подошёл. Значит, не совсем возгордился, помнишь о родне-то!

И принялась ополаскивать кипятком недопитые губернатором и нефтяником чашки.

— Да я вот… в городе-то задержался чуток… — принялся неожиданно для себя оправдываться Глеб Сергеевич, хотя вины за собой и не чуял.

— Бывает, — равнодушно пожала плечами баба Ягода. — Василиса мне так и сказала: не вернётся, мол, Глебушка-то наш… ну что ж, каждый сам свой путь, свою судьбинушку выбирает…

Дымокуров потоптался неловко, будучи не в силах просто уйти, распрощавшись. И сказал неожиданно для себя:

— Чайку, что ли, выпить? Угостите особым своим, губернаторским…

Баба Ягода посмотрела на него пристально, качнула головой в синем платочке:

— Губернаторского не дам.

— Это почему же? — не смог скрыть обиды в голосе Глеб Сергеевич. — Я что, по-вашему, рангом не вышел? — и добавил, чтоб старушке понятнее было: — Я, между прочим, сейчас являюсь советником губернатора. Э-э… по важнейшим вопросам!

— Ну-ну… — хмыкнула неопределённо старушка. — Мы ж знали, что ты далеко пойдёшь, Глебушка… Ты у нас, можно сказать, птица высокого полёта… одним словом — из породы Горынычей! — а потом, глянув зорко по сторонам, наклонилась к нему через стол, шепнула доверительно в ухо: — То чаёк особый. Для высших персон. После него… хи-хи, — улыбнулась она неожиданно, — врать не получится. Как не старайся, а язык сам всю правду скажет! На травке заветной, про которую только я знаю, чаёк тот заварен…

Дымокуров кивнул рассеянно. Он помнил, как чудодейственно помог ему однажды, в избушке, старухин отвар. Действительно, усталость будто рукой сняло…