Александр Филиппов - Сказка без чудес

Василиса Митрофановна с сестрой улеглись на кровати Дымокурова в спальной, Якову, заявившему, что он привык почивать без удобств, по-походному, постелили на полу в зале. В распоряжении Глеба Сергеевича осталась тахта. Ну а Потапыч, без кобеняжа уплёвший все объедки от ночной трапезы, сложенные для него в объёмистую миску, похлебав из унитаза чистой проточной воды, сопел удовлетворённо на коврике, среди туфель и ботинок, в прихожей.

И вот теперь отставной чиновник сидел в одиночестве на кухне, сумерничал, глядя в распахнутое настежь от духоты окно, а сон всё не шёл.

Город между тем тоже не спал, и жил своей особой, неприметной для большинства обитателей, ночной жизнью.

Катил куда-то по залитому огнями ксеноновых фонарей проспекту, торопясь по своим непонятным в такую пору делам, автомобильный поток, лишь слегка поредевший в сравнении с дневным.

Шагали торопливо припоздавшие прохожие. Тащились медленно, шатаясь и спотыкаясь, загулявшие пьяницы, умудряясь при этом громко, на всю улицу, скандалить с заждавшимися их жёнами по мобильному телефону.

Всё было, как всегда, когда и в прошлые ночи доводилось ему маяться от бессонницы. За исключением того, и он понимал теперь это отчётливо, что в его квартире спали, похрапывая слегка, уставшие от непривычных городских впечатлений, самые настоящие, правда, изрядно постаревшие, фольклорные персонажи. Василиса Премудрая, баба Яга и Леший.

Те самые, из народных сказок, дожившие непостижимым образом до наших дней. Существующие взаправду, хотя и несколько в ином виде, чем представлялось это по мифам.

И отставной чиновник, реалист до мозга костей, не знал решительно, что ему с этой правдой делать.

А ещё в его тесной прихожей спал, вздыхая и поскуливая порой по-щенячьи взаправдашний, из дремучего леса, а не цирковой какой-нибудь дрессированный, медведь. Воняющий, между прочим, на всю квартиру своей прелой, свалявшейся шерстью.

Тем не менее, Глеб Сергеевич и сейчас в своих размышлениях был далёк от всяческого рода чертовщины и мистики.

Те выпадающие из обыденной повседневной жизни явления, с которыми он столкнулся, прожив год назад пару недель в усадьбе родственников в Заповедном бору, имели, если крепко подумать, вполне научные объяснения.

Летающая ступа, шерстяной клубок-навигатор, землетрясение, случившееся аккурат на момент попытки нефтяников ввести технику в реликтовый лес, предшествовавшее тому беснование птиц — всё вполне объяснимо, и укладывается в ту научно обоснованную картину мира, в рамках которой Дымокуров привык комфортно существовать. Забытые технологии, природная стихия…

А если присовокупить к этому дилетантские изыскания и умозаключения тамошнего краеведа Рукобратского об открытии им неизвестного учёным вида разумных представителей человечества, обитавших с незапамятных времён на территории бора, то и вовсе ни для каких чудес места не остаётся.

И он, Дымокуров, прямой потомок этих неизвестных науке разумных существ!

Глеб Сергеевич сидел в полумраке на кухне, размышлял, пил для ясности ума свежезаваренный крепчайший чай, и сердце, начавшее было давать сбои, подводить, трепыхаться то и дело предательски, невпопад, в последний год, вело себя вполне ответственно и прилично на этот раз. Тикало ровно, как хорошо отлаженный механизм швейцарских часов, несмотря на пережитые треволнения, бессонную ночь и изрядную дозу кофеина…

Отставной чиновник, в общем-то, отчётливо понимал, что жизнь его нынче вышла, как говорят, на финишную прямую. В основном состоялась, всё самое главное в ней уже произошло, и ничего нового, судьбоносного, впереди не просматривается.

Сколько лет вот так, не торопясь, не стремясь ни к чему, не ожидая и не желая ничего, просуществует он в этой двухкомнатной, давно не ремонтированной квартирёшке? Сейчас ему шестьдесят три. При удачном раскладе ещё лет на десять-пятнадцать его, пожалуй, и хватит. Он проведёт эти годы размеренно, за чтением книг, просмотром телесериалов и разного рода ток-шоу по «ящику», часами просиживая в «Одноклассниках», без особого интереса отслеживая судьбы тех, с кем сводила его когда-то судьба — в школе и в институте, на государевой службе…

А потом однажды он просто по утру не проснётся, останется лежать и никто его и не хватится… Но это — лучший вариант. А худший — медленное угасание в какой-нибудь богадельни под казённым приглядом сиделок, которые с опозданием, кривясь от отвращения, будут выносить за ним судно, и вытирать время от времени бегущую по его подбородку слюну… Не говоря уж о страшных мучениях от раковой опухоли, например, когда о смерти молят, как об избавлении.

А ведь всё могло сложиться и по-иному, если бы год назад он не отверг, да что там отверг, продал, называя вещи своими именами, с потрохами, возникшую вдруг из небытия родню. Если бы не посмеивался скептически над их сумасшедшими, с его точки зрения, суждениями и поступками, а принял их жизнь, в которой есть место не всегда объяснимым с рациональной точки зрения явлениям, проникся симпатией к сварливой, но, в общем-то, довольно добродушной, бабе Ягоде, угрюмому и воинствующему «гринписовцу» Якову, и царственной тётушке Василисе Митрофановне.

А есть ещё мастеровые Соломон и Семён, Марья-исскусница, которая, между прочим, Глебу Сергеевичу сводной сестрой доводится. И, конечно же, Еремей Горыныч. Что ж с того, что внешне, по возрасту, он вроде бы не тянет на отца Дымокурова? Зато и впрямь по-отцовски немногословен, сдержан, наверняка руководствуясь в воспитании сына принципом «делай, как я». Например, учись в мгновение ока отращивать огромные, перепончатые драконьи крылья, летать на них, умея при этом выдыхать струю горящего, как напалм, пламени…

О том же, вполне вероятно, год назад, в Заповедном бору, и тётушка, Василиса Митрофановна, ему толковала. Дескать, Глебушка, ты ни силы своей, ни предназначенья, пока не знаешь!

Так может быть, настало время узнать? И внезапный ночной визит незваных гостей — единственный, уникальный, неповторимый шанс исполнить до конца свою миссию в этих стремительно сокращающихся пределах оставшейся в его распоряжении жизни?

И другого такого шанса, Глеб Сергеевич это отчётливо сейчас понимал, больше никогда не представится…

Он почти не спал в эту ночь, сидя на тесной кухоньке, прислушиваясь к размеренному посапыванию гостей в соседних комнатах, глядя в распахнутое настежь окно, из которого виднелось очистившееся от смога под утро, усыпанное звёздами небо.

Неожиданно, впервые, кажется, в жизни, он ощутил себя не просто человеком — отставным чиновником, пенсионером, а неотъемлемой, единой частичкой чего-то необозримо огромного, в сравнении с чем, и сама планета Земля — всего лишь исчезающе малая точечка в бесконечности Мироздания.