Эдуард Геворкян - Темная гора

— Известно всем, что Леда понесла от Зевса, когда он явился к ней в образе большого лебедя, а потом снесла она яйцо, из которого Елена и появилась.

Родот продолжал сурово глядеть на Медона, а потом его тонкие губы разошлись в ядовитой улыбке.

— Ну конечно же, — прошамкал он, — от Зевса в образе лебедя. Интересно, как только Леду не разорвало пополам, когда из нее перло такое яичко!

Медон засмеялся, но смех оборвал, посмотрев на больших птиц.

— Что, и Елену тоже?.. — Он слабо махнул рукой в сторону ближайшего сосуда.

— Обо всем расскажу, и не только тебе, — пообещал Родот. — Думаю, Одиссей будет удивлен не менее твоего, когда узнает о том, какие великие замыслы он своевольно разрушил. После трапезы примут вас наши правители, многое там и решится.

На самой вершине плавающей горы, там, где сходились грани пирамиды, снова Одиссей вел беседу с правителем Лантом. На сей раз не было с ним Калипсо, зато Медон и Арет сопровождали базилея. Полит был оставлен с Филотием и слепым Ахеменидом, на случай, если понадобится нимфе.

В неудобных сиденьях, похожих на гнезда из бронзовых прутьев, сидели три правителя гадиритов. Карам и Сиддх, так звали двух, а третий, Лант, восхвалил пред ними базилея. Лысый старец Родот изогнулся к уху Карама, Сиддх же в переводе не нуждался. Были в зале правителей еще четверо старцев, в таких же черных повязках на головах, как у Родота. Они стояли вдоль стен молча, но блеск в их глазах казался Медону недобрым. Их представил Лант как хранителей знаний, что запомнят и запишут обо всем, достойном внимания потомков.

О невероятных делах, что по силам разве лишь небожителям, говорили Одиссей и Лант, и Медон содрогался от восхищения и ужаса перед величием замыслов гадиритов. Он почти забыл о тревожных воспоминаниях, которые словно чужие сны вползли в его разум. Другое заботило его сейчас. Хотел бы он знать, известно ли кому-нибудь из местных о его нечаянном участии в беспорядках, случившихся на нижних ярусах пирамиды?

Не далее как сегодня утром, возвращаясь от Родота, он заблудился в переходах и лестницах. Старец проводил его до потайной дверцы, что скрывалась за щитом, вывел в коридор и, пообещав скорую встречу, нырнул обратно в темную дыру.

Увиденное и услышанное взволновало Медона. Он медленно брел по коридору, размахивая посохом, и ни на кого не обращал внимания. Несколько раз он чуть было не сбил с ног суетливых прислужников с подносами и кувшинами. Теперь ему стало понятно, отчего у амазонок не было пупков. Можно было догадаться, что их злое стремление во что бы то ни стало отомстить Калипсо — отголосок старой вражды. Его поразила власть гадиритских мудрецов над живой материей. Какие еще поразительные тайны запечатлены на металлических пластинах? Жизни не хватит, чтобы постичь все эти знания!

Он вдруг представил, как ведет долгие неторопливые беседы с Родотом, разбирая письмена, как день за днем открываются ему истинные пути людей и богов, а хлопотливая родня не беспокоит его мелкими и ничтожными заботами. Картина эта была так отрадна, что Медон, забывшись, вовремя не свернул в проход, ведущий в отведенные покои, а дошел до места, где коридор ломался под прямым углом.

Осмотревшись, он повернул было обратно, но тут скрежет за спиной привлек его внимание. Глухая стена, в которую он только что уперся, разошлась в стороны, из проема одна за другой вышли юные служанки в тонких, облегающих тела одеяниях, и проплыли мимо, держа в руках серебряные и золотые кувшины, блюда, накрытые крышками и опахала. Одна из служанок скосила на Медона глаза и облизнула губы кончиком языка.

Из щели вдогонку за прелестницами вырвались такие пряные ароматы, что у Медона заурчало в животе. Он вспомнил, что с утра ничего не ел, да, впрочем, и не хотел есть. Но божественная жидкость привела его в чувство и возбудила нечеловеческий аппетит.

Из темного отверстия доносились шипение пара, шкворчание масла, стук ножей и звон посуды. А умеют ли здесь тушить рыбу, фаршированную маслинами и орехами, задумался Медон. Не кладут ли они чернослив, тем самым поганя кушанье? Знают ли они, что мяты надо класть немного, а базилика чем больше, тем лучше?

Теперь засосало под ложечкой.

Он решительно шагнул в проем и, разглядев в полутьме ступеньки, начал спуск, дабы лично наставить поваров. По широким ступеням идти было нетрудно, вдоль стен тянулись поручни, а красноватый свет, идущий снизу, освещал путь. Вскоре он вышел на открытую площадку и замер, пораженный.

Кухня гадиритов, казалось, не имела конца и края. Могучее пламя рычало под огромными котлами, из-под крышек вырывались клубы пара, а рядом суетились темные фигурки с длинными шестами в руках. На больших противнях что-то трещало и плевалось маслом.

Только собрался Медон спуститься вниз и даже сделал несколько шагов по узкому пандусу, как сообразил, что никто не поймет его советов, а языка гадиритов он не знает. Раздосадованный, пошел обратно, твердо решив сегодня же взять у Родота первый урок, и не заметил, что вместе того, чтобы подняться вверх, он направился вниз. Спохватился лишь на следующей открытой площадке.

Открывшийся вид был удивителен — отсюда, сверху, глазам его предстала гигантская полость в чреве горы, а когда он увидел отражение светильников в черной глади воды, то понял, что добрался до самого низа плавающей пирамиды.

Впоследствии он узнает, что на много десятков локтей уходит в морскую глубь ее основание, и что оно подобно скорее перевернутой пирамиде, нежели днищу обычного судна. А тогда он лишь смотрел, не отрывая взора, как у края внутреннего водоема, словно конечности огромной многоножки, волнообразно шевелятся тонкие палочки. Приглядевшись, понял он, что это на самом деле весла, а когда разглядел в слабом свете надсмотрщиков, то стало ясно — усилиями гребцов хоть и медленно, но неумолимо движется плавающая гора в нужную сторону. Гребных же колес, о которых Родот говорил, он не увидел.

И еще он понял, что полость гораздо больше, чем вначале ему показалось. Стена, к которой выводила лестница, разделяла ее на две части. Подойдя к другой стороне, Медон увидел несколько больших и малых кораблей, стоящих у причала, а среди них выделялся «Харраб», без парусной оснастки похожий скорее на обрубок судна, нежели на грозный корабль.

Рядом с ним копошились люди. Блики от факелов скользили по воде, в их свете тросы, что тянулись от «Харраба» к причалу, казались нитями, идущими к большому барабану. Оттуда доносились громкие голоса, кто-то визгливо выкрикивал одно и то же непонятное слово. Барабан вращался, из распахнутого чрева железного корабля показалась баллиста, повисла над палубой и, раскачиваясь, медленно поплыла к причалу. На полпути трос оборвался, и баллиста рухнула в воду. Всплеск и вопль досады слились воедино. Засвистели бичи, закричали надсмотрщики в ярости, а рабы от боли.