Рэндал Гаррет - Логовище дракоптицы (сборник, том 2)

Он передал мне третью запись. Это был Реквием Моцарта, и я поразился вдохновенным блеском, с каким ему удалось справиться с труднейшей техникой синтезирования человеческих голосов. Однако со схемой Макоули машина могла справиться с такими деталями еще лучше.

И пока лилась возвышенная музыка Моцарта, я достал чертежи схемы, которые передал мне Макоули, и мрачно уставился на них. И в тот момент я принял свое окончательное решение. Я буду делать вид, что изучаю их, пока не умрет Коулфман, счастливый и в озарении славы. А затем я открою эту смеху миру, сделав бессмысленным собственное будущее, и уйду во мрак неизвестности хотя бы с мыслью о том, что Коулфман умер счастливым.

Это была чистая доброта, джентльмены. В этом не было ничего злонамеренного или реакционного. Я не собирался останавливать прогресс кибернетики, по крайней мере, не в этом пункте.

Нет. Но я не стану делать свое последнее, сокрушительное открытие, пока сам окончательно не пойму, что сделал Макоули. Возможно, он и сам не понял этого, но я-то прекрасно разбираюсь в таких вещах. Мысленно я добавил проводок здесь, парочку там, изменил контакты, и мне вдруг открылась истина во всей своей полноте.

Макоули уверял меня, что синтезатору с новой схемой не нужен будет человек для создания интерпретаций музыки на любой эстетический вкус. До сих пор синтезатор мог подражать любому звуку из существующих или даже никогда не существовавших в природе. Но мы должны были управлять громкостью, тембром и всеми другими факторами, из которых и слагаются музыкальные интерпретации. С новшеством Макоули синтезатор мог сам регулировать все эти факторы.

А также, как я наконец понял, мог создавать свою собственную музыку, создавать с нуля и без помощи человека. Теперь не только дирижер и исполнители, но и композиторы становились ненужными, устаревшими. Синтезатор мог действовать сам, без человеческой помощи. А ведь искусство придает жизни людей достоинство, цель и направление в жизни.

Тогда я порвал схему Макоули и швырнул тяжелое пресс-папье на сам синтезатор, оборвав на середине Моцарта, измененного и улучшенного гением Коулфмана. Это объяснялось тем, что я был напуган.

Я знаю, что Макоули восстановил свою схему, и я не остановил колеса науки. Я вообще чувствую себя совершенно беспомощным. Но прежде, чем вы назовете меня реакционером и посадите в тюрьму, подумайте вот над чем.

Искусство — главная определяющая функция разумных существ. Значит, когда создается машина, способная к сочинению оригинальной музыки, способная на акт творения, то создается разумное существо. И это существо неизменно будет сильнее и умнее нас. Мы сами синтезировали своего преемника.

Джентльмены, мы все стали ненужными. Мы все устарели.

The Macauley circuit, (Fantastic Universe, 1956 № 8).

Дженнес очень аккуратно вывел двухместный катер из шлюза «Хогсмита», пока Норб Кендон расхаживал по крошечной кабине, глядя на красную точку, в которую превратилось Солнце.

— Так странно видеть его таким, Харл, — кивнул Норб на маленькую, колючую, как иголка, точку. — Я чувствую себя, как дитя в мире, где все принадлежит взрослым.

Дженнес молчал, пока катер не очутился на свободе, затем повернулся к нему.

— Ну и что, даже если это Земля? — спросил он. — Вы станете сентиментальничать со здешними дикарями? Впрочем, как хотите, Норб, верно?

Норб подавил вспышку гнева, внезапно возникшую в нем.

— Вы же знаете, что я не сентиментален. Просто перед нами планета, породившая жизнь. И не просто жизнь. Она — исток всего Человечества. А сейчас она мертва или умирает.

— И это не сентиментально? Что же вы тогда называете сентиментальщиной?

— Вы победили, длинноносый черт, — нахмурился Норб. — Ладно, я сентиментален. И что с того? Это теперь преступление? Я просто не могу сейчас не ощущать почтительность.

— Отложим это, — сказал Дженнес.

Улыбка скривила его лицо, а длинный, почти как змея, нос вытянулся еще больше.

Катер постепенно снижался, идя по орбите приземления. Дженнес намеренно выбрал такую пологую орбиту, так что снижались они долго, и наконец кораблик мягко сел на стабилизаторы. Дженнес выключил двигатели, пока Норб проверял атмосферу.

— Как там, Норб? — окликнул он.

— А вы чего ожидаете? Чертовски холодно, но воздух пригоден для дыхания.

— И насколько холодно?

— Сильно. Пять градусов ниже нуля. Надеюсь, местные жители приготовили для нас теплое иглу.

— Если мы вообще найдем здесь местных жителей, — хмыкнул Дженнес. — За последние двадцать лет мы не приняли ни одного сообщения с Земли, а тогда тут оставалось лишь несколько сотен человек.

— Мы найдем их, — сказал Норб. — Мне кажется, жизнь так легко не сдается на этой планете. Люди всегда будут держаться своего родного мира.

Дженнес снова фыркнул, они открыли люк и вышли наружу.

Снег был мягкий, нетронутый, и оба космонавта провалились в него по бедра. Некоторое время они барахтались в этом снегу.

— Эй! — закричал Дженнес, но едва услышал свой голос, заглушаемый свистом ветра. — Мы должны расчистить путь, иначе никогда не выберемся отсюда.

Они достали бластеры и начали проплавлять себе дорогу в снегу. Вокруг стало теплее.

— Ну и в какой стороне лежит колония? — спросил Норб.

— Мукенник сказал, что должна быть на востоке, вон там. Если тут вообще осталась колония. Если вообще тут выжил хоть кто-то.

Они пробивались сквозь снег, оставляя за собой полоску тепла. День был темным, намекающим на грядущий бесконечный мрак умирающего мира, а тусклое солнце предоставляло мало света и еще меньше тепла. Насколько хватало глаз, они видели лишь белый снег, проломленный кое-где искривленными, безлистыми деревьями, пробившимися сквозь белое покрывало и торчащими на фоне серого неба.

— А на восток ли мы идем, Харл?

— А вы что, не доверяете компасу? — спросил Дженнес. — Компас показывает, что мы идем именно на восток. Хотя какое это имеет значение?

— Просто я не вижу никаких признаков колонии. Если уж Мукенник заметил признаки жизни с «Хогсмита», то нам сам бог велел отыскать их здесь. Но я ничего не вижу в любом направлении.

Дженнес снова сверился с компасом.

— Компас говорит, что восток там, поэтому мы пойдем туда. Если ничего не найдем, то вернемся. Пусть бы Мукенник сам спустился сюда и поморозился какое-то время. Я вообще не понимаю, почему этот зеленолицый клоун не мог сам отправиться на поиски собственной колонии, а послал вместо себя нас.

Норб насмешливо взглянул на напарника.

— Да брось, Харл. Ты же знаешь, что сириане не могут выдержать такой климат, иначе Мукенник был бы здесь без всяких уговоров. Кроме того, мы вызвались добровольно.