Станислав Лем - Дилеммы XXI века

Возможности, которые реализуются, требуют законодательного оформления. Тем временем опыт показывает, что право плетётся в хвосте прогресса, и всем известно, как общество относится к соблюдению законов. Когда-то я стоял на улице и подумал, что если бы число автомобилей, которые одним большим потоком мчатся по улицам, было уменьшено на количество автомобилей, приобретённых в результате незаконных сделок, то на улицах стало бы совершенно пусто. Число лиц, способных воровать, подверженных коррупции, совершающих преступные действия, возрастает. Пропорционально ли это общему росту населения? Сложно определить.

Если бы такая катастрофа, как землетрясение в Турции произошла сто лет назад, мы бы узнали об этом из газет через неделю. А теперь уже на второй день на месте присутствуют вертолёты с камерами, и сразу же всё передаётся в наш дом сквозь стеклянный экран телевизора, и через него к нам поступает поток трупов. Переизбыток ужасных сцен способствует появлению безразличия. Для среднестатистического англичанина новость, что его сосед сломал ногу, печальна примерно в той же степени, как и новость, что десять венгров утонуло в Дунае или тысяча китайцев погибла в Китае. Чем дальше, тем менее ужасно. Закон больших чисел непобедим, и поэтому нет никакого смысла убеждать нас, что жизнь индивидуумов всегда имеет одинаковую ценность.

Впечатлительность зрителей ослабляет также злоупотребление насилием в художественных фильмах. Можно составить список сюжетов и объектов, необходимых для создания телевизионного зрелища. Во-первых, необходимо несколько машин, половина из которых должна взорваться где-то по пути. Кроме того, необходимо несколько «калашниковых» и несколько компьютеров. Те, кто работает за этими компьютерами, являются очень важными действующими лицами. Остаётся ещё вопрос: зачем они все там в фильме сражаются, о чём там идёт речь? О марихуане, о кокаине, о сокровищах инков, то есть о деньгах или о чём-то, что можно обратить в деньги.

Только немецкое телевидение иногда ещё показывает сцены, в которых кто-то кого-то пристукнул из-за любви или ненависти, но и там это большая редкость. Я недавно разговаривал со своим немецким литературным агентом. Он не смотрит телевизор. Берёт в прокате старые чёрно-белые фильмы, ибо их приятно смотреть: всё легко и весело. Недавно на немецком телевидении был бенефис Хичкока. Хотя это были криминальные фильмы, но трупы там появлялись очень редко. Теперь же ставка делается на жестокость. В середине 1930-х, когда мне было 14–15 лет, поход в кино с родителями или друзьями был событием. В ключевых моментах я изо всех сил толкал своего отца локтем в бок. Человека волновали фильмы «Кинг-Конг» [1933], «Чёрная комната» [1935], хотя они и были чёрно-белыми. Теперь, чтобы кого-то привлечь в кинотеатр, нужно показать какие-нибудь массовые смертоубийства. В старых фильмах очень редко, как миндаль в торте, показывалась какая-нибудь рискованная сцена, и тогда это было нечто очень шокирующее. В современных фильмах кровь заливает нас с экранов потоками.

Отсюда следует, что существует некая плохая разновидность прогресса. Я не являюсь каким-то стыдливым пуританином, но считаю, что не может быть всё чем-то ограничено: только кровь, секс, деньги, и больше ничего. Правда, иногда пишут, что следует что-то сделать, чтобы на телевидении за час трансляции количество убийств не превышало какое-нибудь небольшое фиксированное число. Однако принять закон, который ограничивал бы количество убийств, даже вымышленных, очень сложно. Один из американских продюсеров, услышав, что он может быть ограничен в количестве показываемых убийств, воскликнул с тревогой в голосе: «А что мы будем показывать, когда никто никого не убивает?!»

В американских фильмах к излюбленным сюжетам относится такой: между этажами высотки из-за какой-то неизвестной аварии или террористической деятельности останавливается лифт, и, конечно, среди пассажиров оказывается женщина, которая начинает рожать. Когда, наконец, ребёнок счастливо появляется на свет, то оказывается совсем не новорождённым, а по крайней мере полугодовалым младенцем. Нет там пуповины, плаценты, всё сразу готово. Скверная комедия раскручивается, чтобы увеличить напряжение, но ведь и так каждый знает, что всё закончится хорошо. Если бы закончилось плохо, то сценарист мог бы потерять работу. Преобладают железные схемы. Такая механизация и схематизация не лучше, чем она же во времена строительства коммунизма, когда показывали поющих трактористов. Это тоже схематизм, только иной.

Недавно появилась новая часть «Звёздных войн». Я её посмотрел, мне она показалась безнадёжно глупой. Американские критики тоже так считают. Но это не имеет значения: в первые дни проката фильм заработал несколько миллионов долларов. Это свидетельствует либо об ухудшении общего вкуса либо о том, что так называемое общество потребления разгулялось на полную катушку. С одной стороны, мы имеем более совершённые технологии, орбитальные ретрансляторы, а с другой – передачи становятся всё более кровавыми, глупыми и скучными. Как будто бы в этом присутствует обратная пропорциональность.

Всё это отбивает охоту творить таким как я. У меня нет желания продавать права на экранизацию моих книг. Это началось некоторое время назад с моей фантастической истории под названием «Слоёный пирог», в которой один автогонщик в результате автокатастроф постепенно теряет конечности: руки и ноги. Его несколько раз протезируют, и в конце концов фирма, которой он задолжал за все эти протезы, судится с ним и хочет разобрать его на части. Анджей Вайда сделал из этого неплохой получасовой фильм. Потом кто-то из Ленинграда обратился ко мне с просьбой разрешить повторную экранизацию с незначительными изменениями. «Хорошо, – сказал я, – согласен». Позже мне написал мой агент из Москвы: «Видел по телевизору Ваш “Слоёный пирог”. Там ходит толпа голых девушек». – «Ради бога, какие голые девушки? Ведь ничего подобного там нет!» – «Они добавили, чтобы было интереснее». Что я мог сделать? Не объявлю ведь России войну. Безопаснее всего просто отказывать. Я несу ответственность за каждое написанное слово, но если кто-то вставит голых девушек туда, где я этого не желаю, то на это я уже повлиять не могу.

Если вы не намерены рисковать, то лучше вообще не начинать. Я пробовал различные хитрые приёмы. Например, когда один американец захотел приобрести права на мой роман, я сказал ему: «Согласен, но в договор включим один пункт. Всё производство начнётся только при условии, что предварительно я получу сценарий, и если он мне не понравится, то я потяну за ручку стоп-крана». – «Но ведь наша работа стоит миллионы долларов, а вы будете тормозить наши творческие устремления? Так нельзя». Это означает, что я должен отдать им не только текст, но и право на изменения. Это мне очень не понравилось.