Здравко Сребров - Роман одного открытия

Позже, когда Рудко шел домой, в душе у него шумела как река все то, что говорил Георг в течение целого вечера.

Елена Баргазова в короткие паузы рассказала необыкновенную биографию нелегального. Это еще больше разожгло интерес Рудко к Георгу.

«…Георг принимал участие в гражданской войне в южных областях России… Он попал в плен к белым, и они присудили его к смертной казни… Спасли его от расстрела крестьяне одной артели и помогли пробраться к красным…

В свое время, это было давно, в Болгарии, в своем родном городе он поджег уездный суд, чтобы сгорело дело уличенных в конспиративной деятельности товарищей… С тех пор он нелегальный… Двенадцать лет прошло, четыре из них в тюрьме, — странно улыбнулась Баргазова, — вроде «Невского, скитальческая, нелегальная жизнь.

Георг эмигрировал в Турцию, странствовал по южному побережью Средиземного моря, прошел пешком из Каира до Александрии. Из Александрии на русском торговом пароходе отправился в Марсель. От Марселя до Парижа ехал зайцем, пока его не поймали и не ссадили, как безбилетного. Работал на мебельной фабрике. Потом в ресторане мыл посуду.

Возвращается в Болгарию. Начинается Октябрьская революция в России. Во время войны он сидит в тюрьме и там организовывает бунт заключенных. Из тюрьмы ему удается бежать. В самый разгар гражданской войны в России, в которой находит взбунтовавшуюся русскую армию, возвращающуюся на родину, он вместе с нею, через Румынию, добирается до Одессы. Из Одессы он едет в Москву. В первый же вечер, по приезде в Москву, за пятьсот рублей (все его деньги) слушает Шаляпина.

Оставшись без денег, он был принужден ночевать на открытом воздухе. На глаза ему попалось объявление, что ищут агитаторов. Пошел в комиссариат народного просвещения. Утром должен был явиться к комиссару.

— Кто ты такой?

— Болгарин.

— У тебя есть документ от тесных социалистов?

Георг усмехнулся:

— Есть… От болгарской полиции!

Он показал полицейский бюллетень, в котором, под его фотографией, сообщалась биография как опасного конспиратора, годами разыскиваемого полицией. Большевик-комиссар похлопал его по плечу и оставил на работе в комиссариате…

Тем временем в Болгарии происходят Владайские события. Георг решает возвратиться на родину. Он рассказывает одному черногорцу, что в Болгарии происходит революция, хочет вернуться домой и участвовать в ней. Черногорец возражает:

— Вот хватил!.. Где Москва, а где Болгария!

Георг рассердился:

— Я знаю, что филистер не отправится по нашей дороге, потому что жмут ботинки. Но когда и наша страна в огне, мое место там, среди моего народа!..

По возвращении из России он снова попадает в тюрьму, но еще в первый месяц друзья организовывают его бегство».

— Как раз тогда он и посетил нас однажды летом в коммуне…

Баргазова улыбнулась глубокими «околдовывающими» глазами.

— Вот как он рассказывал в коммуне о своем возвращении в Болгарию:

«Я возвращался из Москвы в 1918 году, в октябре… Как только приехал в Болгарию, о которой читал в киевских газетах, что прогнала Фердинанда и объявила революцию — остался разочарован: полицейские царя Бориса прогуливались по Варненской набережной точно так же, как в свое время при Фердинанде…

Газеты, которые просмотрел в Варне, меня убедили в том, что эхо сентябрьских событий окончательно заглохло».

— В сущности, в коммуну он приезжал на короткое время. Там мы и познакомились — я и Эрнестина… С тех пор, уже годы, он неуловим, полиция считает его оборотнем, о нем уже носятся легенды, — снова улыбнулась лучистыми глазами Елена Баргазова.

«Вот почему он почти всегда говорит шепотом», — подумал Рудко, мысленно повторяя рассказ Баргазовой.

— В коммуне мы упивались его вдохновенными словами, необыкновенными мыслями… Он зажег в нас веру в торжество русской революции… Тогда мне шел шестнадцатый год. Он мне казался много старше меня, а ему было всего двадцать четыре года… Вечерами под огромным орехом мы слушали его допоздна. Тут мы скрывали от глаз властей нашего опасного гостя…

Овес Рудко много раз мысленно возвращался к впечатлениям того вечера и рассказу Елены Баргазовой.

Он живо представлял себе Георга, видел, как он улыбался Баргазовой. В ушах звучал его шепот:

— Насилие — свобода: противоречие, как открытая рана, мучительное, неизбежное в логике революции… Мы не станем меняться шапками с насильниками, но и не остановимся на философии бакалейщиков, превращающих социализм в лавку, социальную революцию в мелочную бакалейную торговлю… Мы боремся за свободу, а являемся рабами догм, начинаем преклоняться перед идолами… За догмой человека забыли.

Он неожиданно желчно напал на фанатическое преклонение перед личностью:

— Только духовный раб и лицемер кланяются шапке Гесслера… Мы боремся за новую культуру — без рабов…

Рудко вспомнил, что после этого он вдруг заговорил о сентябрьском восстании в двадцать третьем году:

— …Для полиции дело было совсем простое: она заклеймила мученический месяц, как неблагонадежный, и потопила в крови начало одной общественной драмы, пред духовной фабулой которой, в один прекрасный день, станет на колени человеческая совесть.

Он засмеялся:

— Какая ирония! Как раз из среды, которая веками служит мракобесию, вышел величавый образ попа Андрея.

Брови у него нахмурились, глаза засверкали:

— Лилипуты резали народ, но он остался бессмертным и титаном.

Рудко не мог забыть его гневных выражений, когда он говорил о настоящем:

— Народ вышел на борьбу с сонмом темных сил… Погибают люди, погибает народ во тьме; молчание преступно — и мы говорим…

— Все было ложью, все, чему нас заставляли поклоняться в темноте. Право попирать людей — ложное право. Нет такого права зверствовать! Право на жизнь и свободу есть истинное право, потому что оно естественное и общее право…

— Мы являемся свидетелями лицемерного и жестокого времени, когда погибает все, что не покупается и не продается… И когда перестанут продавать людей, рабство исчезнет, потому что потеряют ценность знаки, на которые покупают людей…

Высказываемые Георгом мысли будоражили Рудко, в корне меняли его представления.

Ему опять вспомнилась подкупающая улыбка Георга.

— Идеи имеют смысл, поскольку они выражают пробуждение нашей собственной совести. Мы ищем нравственность в гармонии между словами и делами…

Овесу Рудко живо представился конец этого необыкновенного вечера.

… Сказав последние слова, Георг неожиданно поднялся, улыбнулся.

— Разболтался. А сейчас не время для долгих разговоров.

Елена Баргазова спустила ноги с оттоманки. Георг с легким удивлением взглянул на нее.