Здравко Сребров - Роман одного открытия

Пробирка «отомстила»: к любимому ею имени Данко она прибавила прозвище Девятый вал по известной картине Айвазовского — большой цветной репродукции, которая висела в холостяцкой комнате Данко.

Но обе, и Баргазова, и Эрнестина, отмежевывали «конспиративную» дружбу от своих любовных томлений. Таинственный пламень в их сердцах, девичий трепет, мечты относились к другим.

Вернее, у Елены Баргазовой был свой скрытый сердечный мир, а весь мир Эрнестины был ей близок и любим. Так сердечно, радостно принимала она любую дружбу, товарищество. Может быть, Овес Рудко ей был самым близким.

Непоседливая горячность молодого сердечного человека «оседала», очищалась в присутствии Пробирки, словно ее нежная рука или улыбка имели целебную силу. Эрнестина считала, что этого ему достаточно… Темные глаза Баргазовой манили его своим внутренним огнем, но он видел в этой загадочной глубине неспокойную жажду, которая проходила через него в неуловимую даль. Когда она смотрела на него, ему казалось, что она мечтает о другом.

Данко Девятый вал не копался в душах обеих подруг, отдавал всю свою сердечную, товарищескую любовь «конспиративному» кружку, не ища для себя ничего «вещественного».

Одним словом — это были друзья: двое молодых людей и две девушки в хорошей дружбе, которую ведают только сердца, связанные ненавистью ко всему пошлому, гнилому, любовью ко всему чистому, светлому будущему, неспокойный луч которого проникал глубоко в их сердца.

Данко Девятый вал был горячим поклонником всего сильного, светлого, глубокого, которое пришло и приходило с востока, из России. Он обожал русскую живопись: Сурикова, Репина, Шишкина, Левитана, Серова, Айвазовского, русский театр, балет, русскую хоровую песню, литературу, мелодичный русский язык.

Это не было ограниченностью, а пристрастием… Он учился на Западе — во Франции, в Париже, в Гренобле, посещал Швейцарию, Австрию, Чехию. Восхищался богатствами Лувра, готикой, барокко в архитектуре. Его глубоко волновали энциклопедисты, принципы Великой французской революции. Он любил простого французского обывателя, парижанина, парижанку. Но лучше почувствовал себя в России — за трехлетнее пребывание там.

Более двухсот лет, насколько устанавливало родословие, кровные узы связывали его род с Россией.

Это духовное наследство глубоко укоренилось — это было нечто большее, чем мировоззрение, чем страсть, оно лежало в основной эмоциональной ткани его характера. Вторая природа… Но это ему не мешало ненавидеть восточную сатрапию, тиранию, рабство, равное смерти.

«У болгарина борются три души, — говорил он, не то в шутку, не то страстно: — у нас есть кое что от французского разума; темперамент, демократизм — от трагичных моральных глубин русских. А воля, суровое трудолюбие, нравственная устойчивость, упорство — чисто наши и мятежный дух, который нигде не оставляет нас в покое… Все это Ботев вобрал в себя. А в «Эпопее забытых» [4] Ивана Вазова. показано великое, неповторимое в характере болгарина…»

Он проявлял всесторонние интересы: наука, медицина, искусство, музыка, художественная литература (Белинский, Толстой, Горький были для него литературными полубогами! Рядом признавал только двоих: Гете, Гюго. С английской литературой он еще не был знаком).

В сущности, он назывался совсем иначе — д-р Эмиль Бекриев, ассистент профессора Биловена, научный сотрудник в его институте, окончивший два факультета — по химии и фармацевтике. В оппозиции профессору Биловену он был самым старшим и главное… женатым.

С женой от развелся «из-за несходства характеров». Она была художницей, маленькая, хорошенькая, подвижная как белка, немного богема, вела почти разгульную жизнь со своими друзьями, собираясь то в ее студии, то по известным софийским ресторанам. Но и после развода она сердечно принимала своего бывшего мужа, уделяла ему, то ли от щедрот, то ли из любви, то ли от прихоти — трудно было понять — часа два своих вечеров.

Данко кажется примирился с холостяцкой жизнью, он был еще очень молод, чтобы затосковать по семейному уюту, по звонкому голосу ребенка…

Уехав от жены, он снова вернулся к матери и четырем сестрам, которые трогательно заботились о нем и… поносили «разнузданную красотку» — художницу.

Таким образом, молодой ученый отделил материальную сторону своей жизни, как «сферу повседневности», прозы, от духовных запросов, которые посвятил кружку друзей.

Так он был чисто платонически влюблен в обеих подруг; в дружбу с Овесом Рудко он вкладывал лучшие чувства и страстную ненависть ко всему, что было связано с миром профессора Биловена. Дружеский кружок втягивал его в непримиримую борьбу с ложью и насилием.

Сейчас Бекриев отсутствовал — он был в научной командировке в Австрии, в институте профессора Моргенштерна.

Бекриеву удалось благодаря изумительной работоспособности, начитанности (он владел тремя языками: французским, русским и немецким, обладал солидными знаниями по физиологии, органической химии, фармацевтике) стать необходимым, «правой рукой» профессора Биловена, хотя между ними и велась глухая борьба, которая то разгоралась, то утихала в зависимости от мировых событий.

Профессор Биловен знанием болгарского языка и шлифовкой на этом языке его «новых» научных трудов был обязан Эмилю Бекриеву. Вначале профессор Биловен писал на русском языке, Бекриев переводил для болгарских изданий на болгарский язык.

Профессор старался подавить оппозицию в институте, особенно разгоревшуюся с появлением в научном мире Асена Белинова со своим изобретением, протежируя более ловкому, «более сложному» Эмилю Бекриеву и «прижимая к земле» неспокойного, прямого Овеса Рудко.

Профессор Биловен при помощи служащих следил за обоими сотрудниками (Пробирка ловко, как «золотая рыбка» — по выражению Данко — ускользнула от политического наблюдения в институте). Профессор был особенно ревнив к их возможному научному сближению. Он снимал «сливки» с их опытов, «переваривал» их в своих публикациях, уничтожал передовое их ядро — «жало революционного мировоззрения» — в их выводах — по язвительным характеристикам Данко Девятого вала… Следил, чтобы не проник «русский разрушительный дух» в идеологию его института, ревностно защищая мир и интересы своих господ на западе и за океаном.

Они щедро субсидировали институт через фонд Рокфеллера, как филиал псевдонауки, которая «свободно» задерживала развитие истин, опасных для господства космополитов — коммерсантов и финансовых монополистов.

Ко времени выступления в биологическом обществе Асена Белинова с докладом о своем открытии, профессор Биловен ловко удалил из института Эмиля Бекриева, командировав его в Австрию «для обмена опытом».