Филип Фармер - Ночные кошмары

Сочинения по пчеловодству показалось более интересным, чем я ожидал, и я сказал об этом Холмсу. Это, казалось, обрадовало его, хотя до этого он делал вид, что мое мнение по этому вопросу ему совершенно неинтересно…

— Описанные в этой книге приемы и опыты пчеловодства достаточно интригующие и сложные, — пояснил мой друг. — Но меня отозвали из проекта, который выходил далеко за рамки всего, что предпринимал любой ученый-пчеловод. Согласно моей теории, у пчел есть язык, и они передают друг другу такую важную информацию, как местоположение нового луга клевера, приближение врагов и так далее… и все это посредством символического танца. Я исследовал этот феномен с целью подтвердить теорию фактами, когда получил телеграмму Майкрофта.

Я сел так резко, что пепел с моей сигары упал мне на колени, и был занят тем, что стряхивал угли, прежде чем они прожгли дыру в моих брюках.

— Право же, Холмс, — наконец сказал я. — Вы меня разыгрываете! У пчел есть язык? А потом вы мне скажете, что они сочиняют сонеты в честь инаугурации своей королевы! Или, может быть, эпитазы, когда она выходит замуж!

— Эпитазы? — переспросил он, презрительно глядя на меня. — Ты имеешь в виду эпиталамии? Предлагаю вам соблюдать умеренность при употреблении национального напитка России. Да, Ватсон, пчелы действительно общаются, хотя и не так, как homo sapiensus.

— Может быть, вы соблаговолите объяснить, что именно… — начал я, но меня прервала внезапная растерянность, вызванная появлением нашего командира. Я всегда вздрагивал, и сердце мое сильно билось, когда облако рассеивалось, и я понял, что передо мной стоит Кентов. Единственным моим утешением было то, что Холмс был так же поражен.

— Черт возьми! — воскликнул Холмс, покраснев. — А вы не могли бы вести себя как цивилизованное существо и стучать, прежде чем войти? Или у американцев нет таких обычаев?

Это, конечно, был явный сарказм, поскольку Холмс уже несколько раз бывал в Штатах.

— Мы в двух часах полета от Каира, — объявил Кентов, игнорируя замечание Холмса. — Но только что радиостанция в Каире сообщила, что с севера на нас надвигается сильный шторм. Нас может сбить с курса. Кроме того, наши шпионы в Турции сообщают, что вчера оттуда вылетел дирижабль. Они считают, что он намерен забрать фон Борка. Каким-то образом он проскользнул за кордон и теперь ждет шпиона в пустыне.

— Если это отвратительное путешествие окажется напрасным… если окажется, что я вынужден был терпеть опасные выходки этого безумца только для того, чтобы!.. — Внезапно полковник исчез. К Холмсу вернулись его обычный цвет лица и самообладание, и он продолжил: — Знаете, Ватсон, мне кажется, я знаю этого человека! Или, по крайней мере, его родителей. Я изучал его при каждом удобном случае, и, хотя он, несомненно, мастер притворяться, этот нос фальшивый, у нашего пилота определенная костная структура и определенная черта походки, поворачивания головы, которая заставляет меня поверить…

В этот момент зазвонил телефон. Поскольку я сидел ближе к аппарату, я ответил на звонок.

— Сложите все свободные предметы и привяжите себя к кроватям, — раздался голос нашего командира. — Нас ждет адский шторм, худший в этом столетии, если верить прогнозам погоды.

На этот раз метеорологи не преувеличивали. Следующие три часа были ужасны. Гигантский аэроплан раскачивался, как лист писчей бумаги. Электрические лампы на стенах мигали снова и снова и наконец погасли, оставив нас в темноте. Холмс все стонал, стонал и наконец попытался доползти до унитаза, но, к несчастью, судно раскачивалось вверх-вниз, как дикая лошадь, вибрировало как лодка, попавшая в стремнину. Холмсу удалось добраться до своей постели, не сломав ни одной кости, но, к сожалению, он избавился от водки и бренди (сочетание, по-моему, само по себе не способствует хорошему пищеварению), бефстроганова, щей и черного хлеба, которыми мы обедали ранее. Еще более прискорбно, что он перегнулся через край кровати, чтобы выполнить эту неоспоримую функцию… У меня не хватило духу сделать ему выговор. Кроме того, он убил бы меня или, по крайней мере, попытался бы сделать это, если бы я начал его упрекать. Настроение у него было не из лучших.

Наконец я услышал его слабый голос:

— Ватсон, обещайте мне одну вещь.

— Что именно, Холмс?

— Поклянитесь, что, как только мы ступим на землю, вы прострелите мне голову, если я еще хоть раз соглашусь сесть в летательный аппарат. Не думаю, что это опасно, но даже если его величество лично попросит меня сесть в самолет или что-нибудь летающее, дирижабль, воздушный шар, что угодно, вы милостиво предложите мне эвтаназию. Обещайте мне.

Я подумал, что это обещание мне ничем не грозит. Во-первых, я чувствовал нечто подобное, и это желание было почти так же сильно, как и у него.

В этот момент дверь нашей каюты отворилась, и появился наш слуга Иван с маленькой электрической лампой в руке. Он обменялся с Холмсом несколькими взволнованными словами по-русски и ушел, оставив лампу. Холмс сполз с койки и сказал:

— Нам приказано покинуть корабль, Ватсон. Нас занесло далеко к югу от Каира, и через полчаса у нас кончится бензин. Тогда нам придется прыгать, нравится нам это или нет. Иван говорит, что полковник искал безопасное место для посадки, но не видит земли. Воздух наполнен песком, видимость нулевая; песок попал в подшипники двигателей, а порывы ветра выбили лобовое стекло. Итак, мой дорогой старый друг, мы должны надеть парашюты.

Мое сердце потеплело от такого нежного обращения, хотя в следующие несколько минут, пока мы помогали друг другу пристегивать снаряжение, эмоции несколько поутихли.

— От вас исходит отвратительный запах, Ватсон, — заявил Холмс, и я раздраженно ответил:

— Вы и сами воняете, как туалет в пабе Ист-Энда, дорогой Холмс. Кроме того, любой запах, исходящий от меня, исходит и от вас. Вы, конечно, знаете об этом.

Холмс пробормотал что-то насчет прыжков с парашютом, и я уже собирался попросить его пояснить свое замечание, когда снова появился Иван. На этот раз у него было оружие, которое он раздал нам. Мне вручили кавалерийскую саблю, стилет, кнут (который я выбросил) и револьвер какой-то неизвестной марки, но 50-го калибра. Холмсу выдали саблю, карабин, пояс с патронами и моток веревки, на одном конце которой висели абордажные крюки. Иван оставил себе кортик, две ручные гранаты, болтающиеся на штифтах у пояса, и кинжал, который зажал в зубах.

Мы подошли (вернее, перекатились) к двери, где стояли еще трое пилотов, тоже полностью, может быть, даже чересчур вооруженные. Мы с Холмсом перебрались к иллюминатору, чтобы понаблюдать за бурей. В течение нескольких минут мы почти ничего не видели, кроме облаков пыли, а потом пыль внезапно исчезла. На нас обрушился сильный дождь, хотя ветер бил нас так же сильно, как и раньше. Небо прочертили молнии, и некоторые из них громко взрывались рядом с летающей машиной.