Валерий Сабитов - Цитадель

Леран на минуту загорелся, Барт увидел в нём частичку того, прежнего, увлечённого и стремящегося к пониманию юношу.

— О, Барт, к этим загадкам ещё предстоит вернуться. И к гипотезе панспермии. Вдруг она поможет мне разобраться в самом себе? Ведь никто не знает, как на Земле появился человек. Этой задаче пока не видно решения, сплошь путаница околонаучных домыслов. А вот семена, упавшие с неба, могли бы всё объяснить. Хотя я больше склоняюсь к библейскому варианту.

— Гёте писал…

Барт тускло улыбнулся и продекламировал:

— «Сила красит мужчину, отвага свободного духа?

Рвение к тайне, скажу, красит не меньше его».

— Гёте для меня не авторитет, — без паузы отреагировал Леран.

— Что ж… Резонно. А почему, не секрет?

— Он был человек неверующий. Все его произведения — поэтическое осмысление демонологии. Везде он пишет о богах, об их множественности. Монотеизмом «великий» не страдал.

Эриксон решил не продолжать тему. Он чувствовал усталость и растущее желание сбросить тяжёлый груз. И то, что он не мог сменить их отношения без согласия Лерана, мучило его. Никем не одобряемая роль опекуна надоела, раздражала. Хотя он понимал, — единственное, что удерживает его от окончательного падения в омут алкоголизма и чёрной депрессии, — это необходимость заботы о Леране и Леде, основанная на долге перед Марией и Ирвином.

— Есть возможность уехать из Сент-Себастьяна на время. Помнишь, ты мечтал о поездках, командировках? Не пора ли? Согласен?

— Куда, Барт?

— Мэн-Сити. Начнём с поближе. Начнём завтра. Думаю, самолётом предпочтительней. Ты когда-нибудь летал на самолёте?

— Нет.

— Вот и замечательно. Поработаем там неделю и домой.

— Я согласен.

— Нам надо поднять наш канал. Иначе Геб лишит нас всех честно заработанных привилегий. Что бы ни случилось, работа остаётся. Она, — вечна. Ты знаешь, — Барт при мысли о путешествии из опостылевшего ему Сент-Себастьяна сам воспрял, — Я всю сознательную жизнь стремился достичь хемингуэевского сочетания отдыха и труда. Он как никто мог и развлекаться и работать. У меня не получается. Ты, кажется, читал «Райский сад»?

— Незаконченный роман… Хемингуэй тоже не всё успевал, — Леран полуприкрыл глаза; лицо его стало походить на лицо ламы, дяди Ли; или это просто показалось Барту, — Я помню его слова: «Постарайся с каждым днём писать лучше, и пусть теперешние невзгоды помогут тебе понять, как подступает первая грусть. Никогда не забывай того, во что верил, и тогда это останется в твоих произведениях и ты ничего не предашь. Работа — твоё единственное будущее».

— Видимо, и у нас такое же будущее, Барт. А что в Мэн-Сити интересует компанию? — после паузы, вызванной хемингуэевским советом, спросил Леран.

Эриксон снял со стены карту региона, разложил лист на столе. Похоже, жизнь возвращалась.

— Собственно, цели две. Я смог заинтриговать Геба. Кроме Мэн-Сити, — о нём позже, — аномальная зона на побережье. Вот тут, к северу, — Барт ткнул пальцем в излом береговой линии, — Она совсем не изучена. Как видишь, получается треугольник: Сент-Себастьян, Мэн-Сити и эта зона — вершины углов. А в Мэн-Сити есть группа парапсихологов, они-то и занимаются данной аномалией. Группа зарегистрирована как официальная организация совсем недавно. Таким образом, материал будет предельно свежий. Рейтинг твоего журнала безнадёжно упал. О Фаэтоне забывают. Было время, мы получали больше сотни писем в день, десятки звонков. Теперь, кроме Геба, по поводу астероидов никто мне не звонит.

Леран накрыл большим, указательным и безымянным пальцами три точки на карте.

— Треугольник равносторонний. Любопытно…

Барт взял линейку, провёл измерения. Оценка Лерана точна до миллиметра.

— Будем считать предзнаменованием. Счастливым. С утра займёмся подготовкой. А я, извини, Леран, спать… Надо набраться сил.

Леран осматривал салон самолёта как большой ребёнок новую игрушку. Ослепительная стюардесса… Бокал тоника Лерану, глоток виски Барту… Пристёгнуты ремни, взлёт к далёким редким облакам. Ни испуга, ни восторга на лице Лерана. Вчерашний разговор, подумал Эриксон, всего лишь эпизод, не более. Второго такого впереди может и не случиться. А ведь, если разобраться, у Лерана среди людей остался он один. Леда не в счёт. Врачи убеждены, — вывести её из теперешнего состояния не удастся. Барт неслышно вздохнул.

— Скоро самолёт станет твоим главным транспортом. Осмотришь сверху весь мир. Тебе должно прийтись по душе. Летать не может не нравиться.

Леран как-то непонятно улыбнулся, продолжая смотреть в иллюминатор. То ли согласно, то ли иронично. И произнёс так же, с неясным подтекстом:

— Да, самолёт, — вершина мысли, верх прогресса.

— Ты смеёшься?

— Нисколько. Мои чувства не передать словами. В этой машине соединились две стороны человеческого естества. Две единые стороны… И ты их знаешь, Барт.

— Возможно. Но сейчас не понимаю тебя.

— Самолёт… Громаден и сложен. И, — ненадёжен, как и всё, что создаётся людьми. А в самолёте люди. С мыслями, к которым противно прикоснуться. Ненадёжные люди…

— Не слишком ли? Если в нашей с тобой жизни чёрная полоса, то не значит, что и всё кругом столь же черно, — Барт решил отвлечь Лерана от пессимистических суждений, — Обрати внимание, как смотрит на тебя стюардесса. Такой красивой девушки я давно не встречал.

— Барт, хочешь, она подойдёт к нам и скажет всё, что крутится в её красивой головке? Уверен, и тебе станет противно.

Эрос по-прежнему был далёк от Лерана. Вся женская часть телекомпании Габриэля Уоррена страдала от равнодушия Лерана Кронина к противоположному полу. Он выглядел ярым приверженцем секты скопцов. Ни разу Барт не обнаружил в золотых глазах ни искорки влечения. При абсолютном, безупречном мужском здоровье! Одна из странностей, не поддающаяся объяснению. Взгляды стюардессы напрасны. И выворачивать её наизнанку не стоит. Действительно, что, кроме глупостей, в её голове…

А вот заключение о несовместимости прогресса техники с желательным направлением прогресса самого человека, — зрелая мысль, несмотря на её тривиальность. Но прозвучало так, словно под маской неискушённой юности прячется удручённая печальной мудростью старость.

Техника сама по себе не антинравственна, и даже не безнравственна. Она вне морали. В целом едва ли общечеловеческие ценности и технология антагонистичны. Впрочем, проблема дискуссионна.

Барт задумался и почти уснул. И очнулся от того, что в лицо ударил яркий, режущий глаза свет. По салону тонким ровным слоем разлилась белая краска, то ослепительно вспыхивающая, то пригасающая. Неестественно: ведь белого, как и чёрного, цветов свет не несёт в себе, в нём их просто нет. Что за небывалая необычность, как в кошмарном сне!