Гораций Голд - У финишной черты

— Что-то вроде того, — ответил он, ощутив, насколько слабы его эмоции по сравнению с тем, когда он находился под контролем пришельцев. — С этого момента я буду видеться с ней чаще. Я хочу вернуться в свою палату.

— Но ведь вы совершенно здоровы!

— Это как посмотреть. Дайте мне десять минут, и любой мозгоправ будет рад выделить для меня уютную мягкую комнату.

Сунув руки в карманы, Клокер направился к лифту, поднялся наверх и направился по коридору в свою палату. Он прошел мимо комнаты Зельды, но даже не остановился. Он хотел видеть настоящую Зельду, а не танцующий автомат.

Он вошел и закрыл дверь.

— ДА, вы были правы, а я нет, — сказал Клокер совету директоров. — Передайте Барнсу, что я поведаю ему оставшуюся часть информации о скачках. Только позвольте мне время от времени видеться с Зельдой, и у вас не будет со мной никаких проблем.

— Значит, вы убеждены, что потерпели неудачу? — спросил мистер Кэлхун.

— Я не тупой. Я знаю, что проиграл. И я готов платить по счетам.

Мистер Кэлхун расправил плечи.

— И мы тоже, мистер Локк. Естественно, у вас нет возможности понять, сумели вы добиться чего-либо или нет. Но мы это знаем. Результат превзошел все ожидания. Из-за вашего эксперимента мы с удовольствием пересмотрим нашу политику.

— Что? — Клокер изумленно озирался, глядя на пришельцев, сидевших в своих удобных креслах. — Вы не шутите?

— В больницах значительно выросли посещения кататоников, — объяснил доктор Хардинг. — Когда посетители приходят к нашим людям-партнерам, они следуют тем указаниям, которые вы дали в своей статье. Конечно, не всем это удается, а только тем, кто действительно сопереживает своим близким, настолько сильно, что желают оказаться с ними рядом, как вы захотели быть вместе с женой.

— Мы приняли четырех добровольцев, — добавил мистер Кэлхун.

Клокер будто онемел от удивления, и даже не знал, что сказать.

— И теперь, — продолжал доктор Хардинг, — мы создаем отдел Информации, чтобы научить добровольцев тому опыту, который был получен в общении с вами. Мы уверены, что в скором времени нам придется увеличить штат сотрудников, поскольку число людей-партнеров будет увеличиваться в геометрической прогрессии, после того, как состоится первый выпуск, и они продолжат ту работу, которую вы так превосходно начали.

— Так, значит, у меня все-таки получилось? — недоверчиво прохрипел Клокер.

— Возможно, это убедит вас, — улыбнулся мистер Кэлхун.

Он дал кому-то знак. Дверь открылась, и вошла Зельда.

— Привет, — сказала она Клокеру. — Я очень рада, что ты вернулся. Я так скучала по тебе.

— Не так, как я скучал, родная! Не дай бог кому-нибудь пережить.

Мистер Кэлхун положил руки на их плечи.

— В любое время, когда захотите, мистер Локк, вы и ваша жена, вольны уйти.

Клокер взял Зельду за руки и нежно, с уверенностью посмотрел на нее.

— Мы в долгу перед ними, детка, — сказал он. — Давай поможем им записать наши знания, прежде чем уйдем отсюда. Ведь это то, чего ты хочешь?

— О, да, любимый! И еще я хочу быть с тобой.

— Тогда начнем прямо сейчас, — ответил он. — Чем быстрее мы это сделаем, тем скорее вернемся.

— ЭТО ОПЯТЬ вы, Уэлдон. — Судебный медик устало вздохнул.

Я вежливо кивнул и в предвкушении удачи обвел взглядом захудалую комнатку. Возможно, на сей раз, я получу ответ. Схожее чувство всегда посещало меня в таких местах: вот и сейчас я буквально ощущал безысходное отчаяние старости, запертой в комнате с единственным шатким стулом, покосившимся комодом, свисающей с потолка тусклой лампой и металлической кроватью с облупившейся краской.

На кровати лежала женщина, старуха с седыми волосами, настолько тонкими, что сквозь них просвечивала кожа, туго обтягивающая череп. Ее изможденная плоть высохла до такой степени, что была похожа на складчатый пергамент. Судмедэксперт обращался с умершей без почтения, как будто с куском говядины, на который он должен поставить федеральный штамп качества. При этом он не переставал ворчать на меня и на сержанта Лу Пэйпа.

— Когда вы прекратите таскать за собой Уэлдона, сержант? — с раздражением бросил эксперт. — Черт бы побрал этого актеришку с его болезненным любопытством!

Впервые Лу резко выступил в мою защиту:

— Мистер Уэлдон — мой друг! Я, между прочим, тоже был актером до того, как стал полицейским. К тому же, он — последователь Станиславского.

— Красный, что ли? — спросил стоявший в дверях патрульный коп, который только что вызвал труповозку.

Я позволил Лу Пейпу вместо меня объяснить смысл системы Станиславского, а сам устроился на стуле и попытался применить ее на практике.

Станиславский был великим дореволюционным русским режиссером, идея его состояла в том, что актеры должны думать и чувствовать, как их персонажи, словно они на деле были ими, — только тогда это выйдет правдоподобно. По Станиславскому, необходимо знать о персонаже все, что предшествовало его появлению на сцене: где и когда он родился; его отношения с родителями; образование, детство, юность, зрелость; отношения к мужчинам и женщинам, сексу, деньгам, успеху; случались ли некие неординарные события. Сама же игра — всего лишь развитие истории жизни, воссозданной актером.

Причем же здесь умершая старуха, спросите вы? Ну, я имел счастье оплешиветь к 25 годам, и с тех пор играл только стариков. Они выходили у меня очень правдоподобно. Я отлично умел изображать шаркающую походку, сутулиться, говорить высоким надтреснутым голосом, но особенно важно мне было знать, что у стариков происходит в душе — именно поэтому я уговорил Лу Пейпа во всех случаях, подобных этому, звать меня, чтобы я мог прочувствовать старческую немощь. Мне нужно было понять этих стариков — понять, что же заставляло их так поступать с собой.

Пережить причину, приведшую их к такому концу.

Например, у этой старухи на пяти банковских счетах лежало 32000 долларов… и она умерла от голода.

О таких случаях можно узнать из новостей, их бывает не меньше дюжины в год, и вы, возможно, даже задавались вопросом, кем были они, эти старики и почему так кончили. Но прочтя заметку, через некоторое время вы благополучно о ней забывали. Мой же интерес был профессиональным: я играю стариков на сцене, а, следовательно, должен знать о них все, что только возможно.

Во всяком случае, именно так было вначале. Но чем больше я занимался этими случаями, тем меньше смысла видел в них, пока, в итоге, моя задумка не превратилась в навязчивую идею.

Представьте себе стариков, у которых находят по нескольку десятков тысяч долларов на банковских счетах, припрятанных в нижнем белье, зашитых в матрацах, и, все же они морят себя голодом до смерти. Если бы я сумел понять их, я мог бы написать пьесу или сценарий, и сделал бы на этом имя, возможно, даже заключил бы выгодный контракт в Голливуде — если бы знал, что двигало этими стариками.