Гораций Голд - У финишной черты

Вот почему я сидел в этой комнате на осиротевшем стуле, пытаясь воссоздать образ старухи, которая умерла, вместо того, чтобы потратить на еду хотя бы один единственный цент из ее тридцати двух тысяч долларов.

НЕДОЕДАНИЕ, вызванное старческим слабоумием, — так назвал причину смерти эксперт, заполняя свидетельство.

— И никакой в этом нет тайны, Уэлдон, — сказал он, повернувшись ко мне. — Они голодают потому, что раскупорить свою кубышку боятся больше, чем смерти.

Я представил себя слабеющим от голода, и понял, что не смог бы отказаться от еды, каких бы денег она ни стоила. Мне даже стало не по себе.

— Вы мне это постоянно твердите, — ответил я, выйдя из образа.

— И все еще надеюсь убедить, чтобы больше с вами не встречаться. Каковы мои шансы, Уэлдон?

— Только если я поверю в то, что вы правы. Пока я так не считаю.

Презрительно пожав плечами, судмедэксперт велел патрульному копу и вызванной бригаде уносить тело старухи. С ними он и уехал на труповозке, даже не попрощавшись с нами. Впрочем, он никогда этого не делал.

Меня нисколько не заботило стандартное медицинское заключение. Проникнуть внутрь характера было более важно. Этому могла помочь обстановка: она казалась угнетающей, и заключала в себе чувство безысходного отчаяния и бессмысленности смерти.

Пока я был занят собой, Лу Пейп терпеливо ждал, наблюдая за улицей сквозь грязные стекла.

Вообразив, что мои суставы лет на тридцать старше меня, что они стерты и болят, одновременно я старался представить себя человеком, разрывающимся между голодом и нежеланием потратить хоть немного денег.

Я работал без малого полчаса, с максимально глубокой концентрацией, какая только возможна в системе Станиславского. В итоге я сдался.

— Эксперт неправ, Лу, — вздохнул я. — Все-таки здесь что-то не так.

Лу отвернулся от окна. Все это время он стоял неподвижно, даже не кашлянул и ничем не скрипнул, чтобы не помешать мне.

— Он лучше знает, Марк.

— Но он не знает стариков!

— Что ты хочешь понять? — поинтересовался он с готовностью помочь мне найти решение. Когда-то он сам изучал Станиславского, и до сих пор бы играл на сцене, если бы не шаткость положения, заставившая его уйти в полицию. — Разве старым маразматикам деньги не могут казаться более важными, чем еда?

— Могут, — согласился я. — В какой-то степени. Если это недоедание. Но настоящая голодная смерть — едва ли.

— Почему нет?

— Вы с экспертом, что, всерьез считаете, будто это так легко — отказаться от еды? Ты не сравнивай, одно дело покупать дешевый черствый хлеб, кости для супа по пять центов за фунт, или старые овощи, от которых зеленщик только рад будет избавиться. Любой, кого это устроит, без забот проживет до следующего дня. Но, Лу, голод — это дьявольски мощный инстинкт! Я могу понять нежелание потратить даже несколько центов. Но я не могу понять, как можно совсем отказаться от еды.

Лу достал сигарету: он не закурил до сих пор, чтобы не отвлекать меня.

— Возможно, они ослабевают настолько, что уже не в состоянии выбраться из дома даже за старым хлебом, костями и увядшей зеленью?

— Это не объяснение.

Я поднялся с шаткого стула, мои кости и вправду затекли от долгого сидения в одной позе.

— Ты знаешь, сколько может прожить человек, прежде чем умрет от голода? — спросил я.

— Ну, это зависит от возраста, здоровья, образа жизни…

— Да ну тебя! — сказал я. — Потребуются недели!

— Ну, недели, так недели. В чем проблема-то? Если она есть.

Я тоже закурил — трубку, которую предпочитал теперь сигаретам: старики в основном дымят трубками, хотя, возможно, в следующем поколении будет иначе. Тех, кто курит сигареты, сегодня большинство, и они придерживались бы прежней традиции, если бы доктора не твердили, что это вредит здоровью.

— Лу, ты когда-нибудь пробовал голодать неделями? — спросил я.

— Нет, конечно. А ты?

— В некотором роде. Всякий раз, когда ты брал меня с собой, я пытался примерить ситуацию на себя. Ну, вот представь, тебя лишили тысяч долларов, и ты умираешь от голода. Допустим, тебе и в голову не приходит стиснуть что-нибудь в продуктовой лавке, выпить-закусить за чужой счет или съесть миску супа, не заплатив. Представь, что ты лежишь в своей комнате и медленно подыхаешь от голода.

Лу вынул окурок изо рта и задумчиво стряхнул пепел. Острый мрачный взгляд говорил о том, что своим вопросом я поставил его в тупик. Он так и не нашел, что ответить.

— А ведь есть благотворительность, — продолжал я. — для тех, у кого нет никаких возможностей обеспечить себя. Если не платят пенсию, можно просить милостыню, поклянчить у соседей.

— Но мы ведь знаем, что все эти люди — отшельники, — сказал он. — Они ни с кем не общались.

— Даже когда начинали реально голодать?

— Все это так, Марк, но ты неправильно рассуждаешь, — сказал он задумчиво. — Дело в том, что им и не нужно вступать ни с кем в контакт: ведь другие люди помнят о них. Кто-то зашел бы проверить хотя бы раз в неделю — управляющий, домовладелец, соседи.

— Твоими словами, их нашли бы прежде, чем они умерли?

— Ну, да, выходит так, — согласился он с неохотой. — Хм, ни у кого из них не было друзей, а родственники, как правило, такие дальние, что едва знают этих стариков, и понятия не имеют, живы они или нет. Возможно, именно это и сбивает нас с толку? Даже друзья и родственники не сразу бросятся на поиски, если человек пропал на некоторое время.

Он поднял взгляд и посмотрел на меня.

— Но что это доказывает, Марк?

— То, что во всех этих случаях что-то не чисто. И я хочу выяснить, что именно.

Я ЗАСТАВИЛ его отвезти меня в департамент, где Лу позволил мне взглянуть на банковские книжки умершей старухи.

— А она чертовски хорошо заботилась о них, — заметил я. — Они выглядят почти новыми.

— Разве ты не трясся бы над самыми важными для тебя вещами? — спросил Лу. — Ты же помнишь, какие приличные суммы у них оставались. И у этой тоже.

Я пристально вгляделся в дату последнего прихода. 23 апреля 1907 года, сто пятьдесят долларов. Я не верил своим глазам — чернила одного со мной возраста. А ведь даже не выцвели. Я сказал об этом Лу.

— Вероятно, нечасто ее открывали, — ответил он. — К тому же, я полагаю, они не таскали с собой постоянно банковские книжки или деньги.

— И какой из этого вывод? Я соглашусь, что они могли быть психически неуравновешенными по жизни… но вряд ли они страдали от маразма.

— Они были скрягами, Марк. Вот мой вывод.

— Забавно, — сказал я, наблюдая за тем, как он курит. Лу словно хотел до конца насладиться каждой затяжкой, втягивая дым и выпуская его облаками разных форм, от колец до тоненьких струек. Он мог бы сниматься в рекламе сигарет на телевидении. — Вижу, тебе самому не дают покоя эти истории, Лу.